Что там, за поворотом?

Тетя Нина подошла к мальчикам, вытерла потный лоб тыльной стороной руки, застенчиво улыбнулась, и Вите стало неловко от этой улыбки. Она обняла Вовку за плечи, потеребила спутанные волосы.

— Обед-то я там сготовила, — сказала она. — Пойди поешь. Вот вместе с дружком и поешьте. В чугунке, в печке. Ну, ладно, — вдруг заспешила тетя Нина, — заговорилась я с вами. А мне в правление надо, корма на завтра выписать.

Начинался вечер, небо было высоким, бледно-лиловым; от деревни пахло дымком и коровами; лаяли собаки, где-то пело радио; все становилось лиловым, неясным, и опять Вите показалось, что он прожил сегодня очень длинный день, и беспокойство поселилось в Вите, только он не мог понять, откуда и почему пришло оно. И казалась очень далекой, даже чужой жизнь в городе, где есть просторная квартира, двор, замкнутый в каменный четырехугольник, Репа, его тайник на чердаке.

«Как там Репа? — подумал Витя. — Куда он пропал? И не поговорили перед моим отъездом...»

Дома мама строго сказала:

— Всегда говори, куда уходишь.

— Угу, — сказал Витя.

— Иди поешь. И у тебя на раскладушке письмо от Зои. Оно пришло уже без нас. Соседка, Тина Арнольдовна, переслала.

Витя быстро расправился с ужином и стал читать письмо Зои.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, самая короткая в нашей повести

Первые же строки Зоиного письма ошеломили Витю:

Витя! Мне страшно! Мне никогда в жизни не было так страшно...

Мальчик воровато оглянулся по сторонам, будто кто-то мог подглядывать за ним, будто никто не имел права узнать содержание этого письма. Странно, но в Вите вдруг поселилось чувство, похожее на то, которое он испытал на толчке, — начинается вторжение в область запретного.

Дальше Зоя писала:

Сегодня ночью я проснулась от папиного крика. Он угрожал кому-то: «Вон! Не имеете права! Это клевета!» И еще что-то. Мы с Надей бросились к папе. Он метался по подушке, был весь мокрый. Сразу проснулся, сказал, что ему приснилась война.

Витя! Ты мой единственный друг, поэтому я пишу тебе все откровенно, я верю, что ты (дальше было зачеркнуто) никому не покажешь это письмо, никому не проболтаешься. С моим папой что-то происходит. Он стал нервным, нетерпеливым, все время бегает на почту, ждет каких-то вестей. Но письма не приходят. Потом еще я одного не понимаю. Вообще наш папа экономный, расчетливыьй человек. А тут вдруг на него накатило — просто сорит деньгами. Ходим обедать в дорогие рестораны, заказываем все самое необыкновенное, я даже названия запомнить не могу, и мне совсем невкусно. И папа стал пить. А ведь ему нельзя, у него больное сердце. Все говорит нам с Надей: «Гуляем, дочки. Раз живем!» Так раньше он никогда не говорил. А с Надей они в ссоре, по вечерам о чем-то спорят, хотя и шепотом, чтобы я не слышала, но очень злятся друг на друга, Надя выходит из папиной комнаты с прасными щеками. А вчера после такого спора она плакала. Что-то скрывает от меня — я чувствую. Витя! Я боюсь за папу. И за всех нас. Что-то случится! Я знаю... Витя, что мне делать? Я решила (дальше было зачеркнуто)...

Витя не мог больше читать это странное, невероятное письмо.

Он вышел на крыльцо. Совсем стемнело, только западный край неба, видный сквозь темные деревья, фиолетово светился; какая-то ночная птица пролетела совсем рядом, так что до Витиного лица докатилась волна воздуха от ее сильных крыльев.

Витя вспомнил день рождения Зои, слова зануды Люськи о том, что Владимир Петрович ворует... «А может быть, правда ворует?» — Витя от этой внезапной мысли даже сел на ступеньку крыльца.

Вышел папа, спросил удивленно:

— Ты что это здесь в одиночестве, а? И притаился.

— Так, — сказал Витя.

«С папой бы посоветоваться. Он все понимает. Но — нельзя...»