Что увидела Кассандра

Она встречает тебя на улице, завязывает разговор. Кажется, она уже где-то тебя видела? Хотя ни один из вас не может припомнить ваше знакомство, кажется, будто вы дружите уже много лет. Ты говоришь ей, что у тебя есть девушка, как будто это могло бы ее расстроить, но она лишь улыбается. Девушка со Среднего Запада приглашает вас с вашей типа-девушкой выпить, и вот вы уже в баре-подвале в Бруклине: смеетесь, пьете, флиртуете. Когда в баре становится слишком шумно, ты предлагаешь отправиться к вам домой, и Девушка со Среднего Запада соглашается. По дороге вы с типа-девушкой держитесь за руки, а Девушка со Среднего Запада чувствует, как свободны обе ее ладони. Вечер свеж и ясен, летняя вонь от мусора рассеялась с первыми морозами. Девушка со Среднего Запада соглашается на бокал вина, который ты ей предлагаешь. «У вас так уютно, вы так интересно все обставили», – а потом вы с ней и твоей типа-девушкой устраиваете тройничок.

Разве не об этом ты мечтал? Позже, когда ты не можешь уснуть, ты смотришь в окно и потягиваешь бурбон – если, конечно, это такого рода рассказ, ну или дешевое пиво, если бурбон кончился. Ты подумаешь: Девушка со Среднего Запада все испортила своими колебаниями, своими добротными ляжками, своим пышным бюстом, который оказался вовсе не таким пышным, зрение обманывали лифчик с подкладкой, оптимизм и вечернее освещение. Ты подумаешь: не хочу возвращаться к той женщине в моей кровати. Потому что Девушки со Среднего Запада уже нет. Она кончила дважды и ушла, не сказав спасибо. Именно тебе, а не ей остается над всем этим размышлять. Именно ты, а не она задаешься вопросом: неужели я потерял что-то, что сложно назвать, когда погнался за двумя женщинами, которые, как выяснилось, обе тебе совершенно чужие.

Пока ты смотришь из окна, Девушка со Среднего Запада приходит на автовокзал и покупает билет домой. Она ест кусок скверной пиццы и прижимает коленки к груди, сидя на сломанном пластмассовом сиденье. К счастью, она не ждет никакого озарения – просто предвкушает покачивание несущегося по трассе автобуса и холод стекла, к которому прислонится, засыпая в неудобной позе.

Сцена в парке на рассвете, 1892 год

Немало шуму наделало известие о дуэли между двумя женщинами… [Конфликт] был настолько серьезен, что уладить его бескровно было невозможно.

PALL MALL GAZETTE, 23 августа 1892 года

Мы называем это эмансипированной дуэлью: дуэлянты, секунданты и врач – все женщины, но мы никогда не сможем эмансипироваться от мужской глупости.

Я врач. В карете лежат чистые тряпицы, чтобы останавливать кровь, и перед началом боя я настоятельно прошу снять верхнюю одежду. Если рапира проткнет мышцу, я не допущу, чтобы вместе с ней в рану попала грязная ткань. Дуэлянтки расстегивают свои английские блузки, развязывают корсажи и остаются в сорочках и юбках; литые корсеты валяются на траве, жутковатые, словно скелеты китов. Теперь все, что осталось на их чудесных ребрах, – это красные полосы в тех местах, где они были стянуты.

Они глубоко вдыхают – просто потому, что это приятно. Жмут руки. Ходят с важным видом. Говорят. Все это бравада, готовые фразы, которые мы читали в романах и видели в театре. Мужчины же так разговаривают? Как вы смеете. Вы слишком много себе позволяете. Вы кровью заплатите за свою дерзость. Причиной их дуэли стало несогласие по поводу составления букетов – кто кому подражал, – и проще простого было бы назвать такие разногласия нелепыми. Но я этого не сделаю. Цветы никогда не бывают просто цветами, а слова – просто словами. Как будто мужчины дерутся на дуэлях по более важным поводам, стреляя друг в друга из-за воображаемых цветков, которые мы прячем между ног. Женщины расходятся на три шага. Теперь, когда все и правда начинается, одна из них слегка бледнеет; она смотрит в сторону, будто ищет глазами кого-нибудь, кто их остановит. Они поднимают шпаги вверх. Кто скажет en garde?[28]

Лезвие, проходящее сквозь плоть, ничуть не похоже на иглу, уколовшую палец. Когда я впервые препарировала труп, я думала, что разреза будет достаточно, чтобы грудь разошлась и тело открылось, как шкаф. Но нужно приложить силу, чтобы проломить грудину, и волю, чтобы залезть внутрь.