Что в имени тебе моем?..

Сегодня подданные, желающие отдать последний долг памяти царю, проходили в спальню из библиотеки. У дверей находилась табличка с надписью «Извольте проходить», извещающая, что посетителям не велено надолго останавливаться у гроба, а указано спешно проходить далее. Но почему? Август сразу же догадался, почему! Чтобы не удалось рассмотреть лицо покойного императора, над которым, конечно же, уже поработал лейб-медик Гриве: труп нужно было показать волнующимся солдатам в доказательство того, что царь умер естественной смертью. Войска должны без всяких сомнений присягнуть Александру!

Когда император лежал в гробу, его треугольная шляпа была надвинута на лоб так, чтобы скрыть часть лица. И если Коцебу до этого момента все же допускал мысль (пусть слабую, пусть совсем-совсем малую, но все-таки…), что государь умер от апоплексического удара, то теперь все сомнения исчезли.

Бедный-бедный Павел Петрович. Его смерть была насильственной. Август хотел задержаться у гроба, просто постоять и «поговорить» с императором в последний раз, однако подошедший офицер попросил не задерживаться. Он еще трижды возвращался в спальню, но не смог как следует разглядеть почившего императора, видел только его широкополую шляпу да подошвы ботфортов.

Выйдя из Михайловского замка, Август хотел было поехать в Зимний дворец, но подумал, что сегодня там «не протолкнуться»: сановники государства с самого утра в церкви Зимнего дворца принимают присягу новому царю. Он решил пройтись по улицам. Тем более погода была удивительно теплая для этого времени года. Снег подтаял, но природа еще не проснулась от зимней спячки. Дома стояли серые, забрызганные буро-рыжей грязью с дорог, деревья – голые и такие же серые и грязные – напряглись в ожидании теплых дней. Солнышко немного скрашивало эту безрадостную картину.

Самое удивительное увидел Коцебу на улицах: народу было много как никогда, немало петербуржцев веселились, знакомые и незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга со счастием; народ предавался радости и надеждам, связанными с молодым царем. Однако же велико было и количество людей, которые испытывали неприятные чувства.

О том, что государь помер не своею смертию, в Петербурге толковали на каждом углу: и те, кто радовался переменам, и кто печалился. Коцебу с интересом писателя наблюдал за людьми: те, которые радовались и поздравляли друг друга, старались совсем не произносить имени умершего царя, намекали на «некоторые обстоятельства», их речи были только о новом царе и новых надеждах, а те, которые печалились и сокрушались по поводу скоропостижной кончины императора и с омерзением относились к произошедшему в эту ночь, говорили о покойном царе, его мудрости и смелости в решении государственных дел и неблагодарности подданных, о безумных заговорщиках и убийцах, которые (это после всего, что случилось!) свободно разгуливают по улицам Петербурга и не боятся Бога…

Никто из этих людей не упоминал имени нового государя: то ли от того, что не хотелось верить в его вину (знал – не знал?), то ли от того, что было ощущение грядущей беды, которая может выпасть на долю России, ибо не может счастливо и радостно жить православный народ при новом государе, если царство его начинается со столь безнравственного события – цареубийства.

Коцебу вернулся домой и стал готовить прошение об отставке. Он сочинял письмо, в котором объяснял свое решение оставить службу: «…Я вполне убежден до настоящего дня, что двор не в состоянии содержать немецкий театр, не приплачивая ежегодно тридцать семь тысяч рублей…». И так далее и в том же духе. Август просил нового царя оставить ему пенсию, которую назначил писателю покойный император Павел и платил из своих собственных сумм. Он знал, что такие rénte43 сохранялись обыкновенно при увольнении со службы, однако молодой монарх мог по своему желанию постановить, предоставить или нет таковую пенсию тому или иному служащему.

По вступлении на престол Александра Павловича, через два дня после похорон, Коцебу подал прошение императору об увольнении его от должности директора немецкого театра и о разрешении выехать за границу. Прошение было удовлетворено, и через месяц писатель, проникнутый признательностью к умершему монарху и уважением к царствующему императору, выехал с семейством из Петербурга за границу – в Веймар.