Что за рыбка в вашем ухе? Удивительные приключения перевода

В многочисленных комментариях к библейской истории о Вавилонской башне переплетаются всевозможные религиозные, философские, исторические, культурные, археологические и филологические рассуждения. Отражены ли в этих стихах Бытия какие-то реальные события? Или их надо воспринимать как миф, призванный объяснить то, что есть, или то, что было? Для нашей книги не имеет значения, действительно ли на месте нынешнего Бабиля в Ираке был построен зиккурат в честь ассирийского бога Мардука, посещал ли его Геродот и когда этот зиккурат рухнул. Для понимания того, что такое язык и перевод, не важно, существует ли связь (и если да, то какая) между библейской историей о Вавилонской башне и шумерским «Заклинанием Нудиммуда». Не важно и то, выбираем ли мы из вороха комментариев те, которые расценивают языковое многообразие как Ужасный Хаос (а таких существенное большинство), те, в которых утверждается, что у него есть и Положительная Сторона, или те немногие, которые считают его Верхом Совершенства{172}.

Важно одно: готовы ли мы из-за первого стиха главы 11 Бытия не рассматривать никаких других версий возникновения человеческой речи. Циники могли бы сказать, что именно в этом и заключается цель религиозных текстов. Но перевод — это не вопрос веры. Это кое-что поинтереснее.

Из предположения об изначальном едином языке делается вывод, что взаимопонятность — идеальное или естественное состояние языка как такового. Отсюда следует, что перевод — это компенсационная стратегия, разработанная лишь для преодоления далекой от идеала ситуации. Тем самым неявно, но оттого не менее определенно, поощряются многочисленные попытки создания языков, которые хотя бы в каких-то отношениях превосходят имеющиеся{173}.

Сомнительная история о Вавилонской башне получила неявное и невольное обоснование в трудах исторических лингвистов XIX и XX веков. Они старались сгруппировать языки в семьи и реконструировать общих предков родственных языков, а также правила, по которым формировался каждый из языков-потомков. Обнаружение фамильного сходства между санскритом, греческим, латынью и древнеперсидским показало прошлое в новом свете, заставив думать о едином источнике целого спектра языков, на которых говорили на всей территории между Северной Индией и Атлантическим океаном.

Эти увлекательные открытия позволили взглянуть на историческое развитие современных языков как на каскад, стекающий со склона времени и разделяющийся на реки и ручьи. На ныне недоступной вершине располагался, должно быть, единый источник великой семьи, объединяющей языки Северной Индии со многими языками Запада, — протоиндоевропейский язык; а еще выше — ностратический язык: предполагаемый предок индоевропейской группы языков и других групп европейских и азиатских языков; а на самой большой высоте — протомировой, довавилонский язык, исходный единый язык человечества.

Кто-то рассматривал суть лингвистических изменений и диверсификации через очки дарвинизма. Для них увеличение сложности живых существ от одноклеточных до изощренного человеческого организма служило моделью для понимания «эволюции языка»: от убогого утилитарного языка собирателей и охотников до изысков Французской академии. Другим казалось, что языковые изменения низводят античные языки с их лаконичным таинством до невразумительного гомона городских улиц. Но за всеми этими научными (а часто просто ученическими) изысканиями лежало одно, редко подвергавшееся сомнению убеждение: по сути, все языки — это одно и то же, потому что в начале они были одним и тем же.

На деле же гораздо больше доказательств в пользу обратного. Хоть в притче о Вавилонской башне и утверждается, что сначала язык был единым, свидетельствует она лишь о том, что для одного народа в 3-м или 2-м тысячелетии до н. э. лингвистическое разнообразие было важным жизненным обстоятельством.

Если же исходить из предположения, что все языки — лишь разные формы одного и того же, возникает вопрос: что именно их объединяет? В XX веке самым убедительным ответом на этот вопрос казалась грамматика.

Мысль о том, что грамматика — общее свойство всех человеческих языков, выглядит гипотезой, которую можно отвергнуть или принять, проверив на соответствие фактам. На деле же происходит по-другому. Ее обычно считают аксиомой, краеугольным камнем. Она «объясняет», почему сигнальные системы животных и механизмов не являются языками. Поскольку не похоже, чтобы у огней светофора и лая собак были правила сочетания или способность порождать новые комбинации, у них нет грамматики, а поскольку языков без грамматики не бывает, собачий лай и сигналы светофоров — не языки. Что и требовалось доказать.