Что за рыбка в вашем ухе? Удивительные приключения перевода

Попытки передать стихи на одном языке средствами другого распадаются на три категории: 1) Парафрастический перевод: создание вольного переложения оригинала с опущениями и прибавлениями, диктуемыми требованиями формы, условностями, якобы привычными для адресата перевода, и невежеством самого переводчика. 2) Лексический (или структурный) перевод: передача основного смысла слов (и их порядка). Такой перевод сделает и машина под управлением мудрого человека, владеющего двумя языками. 3) Буквальный перевод: передача точного контекстуального значения оригинала, столь близко, сколь это позволяют сделать ассоциативные и синтаксические возможности другого языка. Только такой перевод можно считать истинным… Могут ли рифмованные стихи, такие как «Евгений Онегин», быть и в самом деле переведены с сохранением рифм? Ответ — конечно же — нет. Математически невозможно воспроизвести рифмы и одновременно перевести все стихи буквально{77}.

Это утверждение (подражание и одновременно перевертыш гораздо более раннего описания Джоном Драйденом имитации, парафраза и метафраза) мы находим во Введении к набоковскому нерифмованному переводу пушкинского романа, снабженному чрезвычайно тщательными построчными научными комментариями по поводу значения пушкинских стихов. Главная работа здесь вовсе не перевод как таковой, а апроприация Набоковым романа посредством этого подробнейшего комментария. Великолепный стилист на обоих языках и исключительно искусный создатель транслингвистических каламбуров, Набоков сложил свою писательскую мантию на алтарь Пушкина и последовал, как он выражался, «рабской тропой»{78}. У этой нехарактерной для него скромности есть в данном случае глубокие причины. Кто рискнет соперничать с Пушкиным? Ни один носитель русского языка не может и помыслить об этом — и все же каждый русский писатель мечтает сместить Пушкина с его трона. Для русского писателя — а Набоков по-прежнему им оставался, несмотря на двадцатилетнее использование английского в качестве литературного языка, — перевод Пушкина не был чисто переводческой задачей.

Давайте задумаемся, что стояло на кону у Набокова (и больше ни у кого) при переводе Пушкина английскими стихами. Можно не сомневаться, что Набоков справился бы с этой задачей лучше всех, если бы осмелился. Он стал бы соперником Пушкина. Более того: он написал бы «Евгения Онегина» сам.

Примерно в то же время, когда Набоков начал прозаический перевод Пушкина, Жорж Перек прочел повесть Германа Мелвилла «Писец Бартлби» (Bartleby the Scrivener) о нью-йоркском клерке. Она показалась ему совершенной, и он сетовал, что не написал ее сам, «потому что, — объяснял он в интервью, — Мелвилл написал ее первым!»{79}. То же ощущение — что его кто-то опередил, заранее украл у него славу, которая могла бы по праву принадлежать ему, — лежит в основе того, как странно поступил Набоков с превосходными стихами Пушкина.

На самом деле Набоков еще в 1950-е годы перевел некоторые строфы Онегина английскими стихами — но в ужасе отказался от этой идеи. Он понял, что он не Пушкин. И позже он встал на «рабскую тропу» псевдобуквального перевода, именно чтобы скрыть этот обидный факт, а не из каких-либо соображений, связанных с теорией или практикой литературного перевода.

Процитированные выше соображения Набокова о поэтическом переводе обветшали и сбивают с толку. Фиксированные формы можно переводить не тремя, а гораздо большим числом способов. Парафраз — не единственная альтернатива лексическому переводу, а последний — даже в наше время — никак не может быть выполнен непосредственно машиной. Предложенный Набоковым и, по его утверждению, используемый им буквальный перевод — это то, что любой другой назовет обычной прозой. Набоковское Введение к его обстоятельному исследованию всех аллюзий и референциальных значений слов из пушкинского романа говорит нам много интересного (о Набокове, о России, о языке и стиле), но о переводе формы — ничего.