Что за рыбка в вашем ухе? Удивительные приключения перевода

При таком разделении на «цивилизованные» и «примитивные» языки перевод между ними явно оказывался невозможным. Выходом считалось обучение колонизованных подданных языку, который позволит им достичь цивилизованности, — и очевидным средством выполнения этой цивилизаторской миссии был язык самих имперских администраторов. В некоторых случаях, например при завоевании испанцами Америк, убогие ресурсы языков коренных народов рассматривались как угроза распространению цивилизации — угроза настолько серьезная, что и сами языки, и написанные на них тексты подлежали истреблению. Однако уничтожение рукописей майя не было лишь выражением грубой силы, религиозного рвения и расизма{96}. Политика подавления малых языков не была выработана испанцами специально в расчете на другие континенты — в Европе она уже была нормой. Во Франции еще в те времена началась борьба со всеми языками внутри страны, кроме французского. За несколько столетий бретонский, баскский, провансальский, эльзасский, пикардский, гасконский и многие другие местные диалекты с помощью законов и установлений были почти изгнаны из употребления. В основе длительного общеевропейского перехода к стандартизированным языкам лежали не только политическая воля, экономическая интеграция, урбанизация и другие силы реального мира. Он отражал и глубокую убежденность в том, что лишь некоторые языки годятся для цивилизованного мышления.

Что же тогда означает «думать на хопи»? Если в этом есть какой-то смысл, можно ли это назвать мышлением? В начале прошлого века лингвист Эдвард Сепир дал на этот вопрос революционный ответ. Идя наперекор сложившейся за тысячелетия практике и накопившимся предубеждениям, он объявил все языки равными. У языков нет иерархии. Каждая разновидность человеческого языка представляет собой полную и исчерпывающую систему, совершенно адекватную всем задачам, которые хотят решать ее носители.

При этом Сепир руководствовался не соображениями политической корректности, а полагался на свой долгий опыт изучения различных языков. Он на практике убедился, что невозможно установить соответствие между грамматикой языка и культурой его носителей или их этническим происхождением. Язык, культура и раса — совершенно независимые величины. Он перевернул вверх тормашками основную часть учения Гумбольдта — европейский лингвистический национализм.

Сепир показал, что в языках «простых» обществ нет ничего простого, а в языках экономически развитых народов нет ничего особенно сложного. В своих трудах по языкознанию он впервые продемонстрировал, что формы языков бесконечно разнообразны и что их распределение между обществами совершенно разных типов не подчиняется никаким универсальным закономерностям. Однако он не отверг полностью наследие Гумбольдтова исследования баскского. Разные языки благодаря особенностям своей структуры заставляют своих носителей обращать внимание на разные аспекты окружающего мира. Необходимость отражать присутствие или отсутствие в эвиденциальных языках (см. с. 187) или отмечать время в западноевропейских прокладывает, как он выражался, «колеи мышления» — определенные мыслительные закономерности. Вопрос для переводчиков (и антропологов) заключается в следующем: можем ли мы перепрыгивать с одной колеи на другую и переходить более или менее удовлетворительно от одной привычной закономерности к другой?

Представление о том, что на самом деле это невозможно, известно под названием гипотезы Сепира — Уорфа, хотя Эдвард Сепир вовсе такого не утверждал. Проблема с простой формой этого неправильно названного утверждения — что перевод между любыми двумя языками невозможен, потому что каждый язык создает свой собственный, совершенно не похожий на другие, ментальный мир — состоит в следующем: если бы это было так, вы бы никогда об этом не узнали. Притча про доклад капитана космического корабля о языке инопланетян (см. с. 178) — один из способов показать ущербность гипотезы Сепира — Уорфа. Более изощренная версия этой гипотезы наталкивается на не менее серьезные возражения. Если мы предположим, что разные языки предоставляют разные, но частично совпадающие инструменты мышления — без чего перевод не мог бы существовать, — получается, что, допустим, во французском есть вещи, которые не могут быть выражены на английском. А это значит, что есть область «мышления по-французски», невыразимая на каком-то другом языке. Но это противоречит принципу выразимости, который, как мы выяснили в главе 13, являет собой необходимое условие существования перевода. Для его опровержения не имеет значения, считаем ли мы невыразимость свойством Бога, поэзии или французского языка.