Что за стенами?

Он вошел в магазин, не решив еще, в какой отдел направиться, да ноги уже за него решили, уже повлекли его к винному отделу. Ноги или глаза? Бутылки-то не ноги приметили, а глаза. Но шагать-то начали ноги. Что же это, или он сам себе не хозяин? Глаза командуют, ноги распоряжаются. А ему-то сюда и незачем. Да и отдел еще закрыт, если уж по сути разобраться.

Отдел винный был закрыт, но возле прилавка, а точнее, не возле прилавка, а чуток поодаль какая-то все же да выстроилась очередь. Это была не стройная и упорядоченная очередь, а вроде бы кружок людей, но и не кружок, а, скорее, спираль. И все же то была очередь, закрученная в спираль очередь, поскольку торговля еще не началась и стоявшие в очереди могли пока кое о чем между собой потолковать. Знакомая картина! Вот они, жаждущие! Вот они, и здесь их насбиралось порядочно, в этом магазине из стекла и пластика, где чистота, и свет, и порядок.

Чижов всмотрелся в спираль-очередь. И из очереди в него вперили очи. Кто таков? Не знакомый ли?

Знакомых в этой спирали у Чижова не нашлось. И его никто не признал. Но его и не отвергли. Что-то все же углядели в нем вперившиеся очи, какую-то все же приметину, а может, и не одну даже, что позволило иным из спирали поверить, что мужичок этот, по-воскресному справный и плавный, держит путь именно к ним.

Но Чижов, угадав, что его вроде бы за своего тут признали, этому решительно воспротивился и круто сразу поворотил к другому отделу, где выставлены были торты, конфеты, печенье. Он деловито подшагнул к гнутому стеклу, за которым была выставлена вся эта благодать. Он прикинул, а не купить ли чего, хотя уже и не помнил, когда последний раз покупал что-либо в кондитерских магазинах. Сладкое — это было Машиной заботой. Как, впрочем, и все иное, что касалось закупки продовольствия. Он же, глава семьи, отряжался, да и то не часто, для покупки рыбы, поскольку был рыбаком, для того, чтобы выбрать настоящей баранинки, когда — давно не затевали! — выезжали всей семьей за город, где и жарился шашлык, который, считалось, он был мастер готовить. Ну, и конечно, его заботой было заготавливать винцо к праздничным дням, когда ожидались гости. Вот и вся магазинная служба, какую нес он в семье. А та служба, какую нес он перед товариществом, когда по-быстрому распивалась меж друзьями бутылочка, — так разве то была служба? Миг всего — и весь припас в руках. Один за водкой, другой за колбаской, третий — в кассу. Артелью пить, — артельно и покупать. Вот они, артельщики, ждут своего часа, своего мига.

Чижов только глаза скосил в ту сторону, где вилась спираль, где не громкий шел гудеж голосов. Смотри-ка, уже столковались, перезнакомились. А ведь, наверное, из разных мест народ, сборная команда со всей Москвы, где нынче рушат старые дома. Интересно, о чем у них там разговор? Никто никого не знает, чужие друг другу. Какой уж тут разговор? Чижов равнодушно отвел глаза и снова стал рассматривать кондитерскую витрину. Изобильной она была. Иных тут сладостей он и на вкус не ведал. И уж не отведает, отохотилось. А когда-то любил он сладкое. Любил, да ничего не было. Мальчишество его на военные годы пришлось, когда розовой липкой подушечке бывал рад, как чуду, как подарку судьбы. Чижов поискал глазами, а нет ли тут, среди этого изобилия и богатства, его скромных розовых подушечек. Сперва не увидел, но вдруг — увидел, в самом углу, в самом низу. И обрадовался, будто друга встретил. И, не раздумывая, ткнул пальцем, прося продавщицу взвесить ему их.

— Сто грамм, — сказал он. — Нет, сто пятьдесят.

— Уж брали бы сразу пол-литра, — сказала остроумная, усмешливая продавщица, уж такая пригожая и нарядная в своем белом халате и белом колпачке, что на нее зажмурившись только можно было глядеть.

— Вы это про что? — не нашелся Чижов, хотя обычно был боек на слово.

Продавщица только глазами повела — ну и глаза, синь-синева! — на спираль в винном отделе, а потом перевела взгляд на него, на Чижова. Мол, из тех ты, дядечка, не прикидывайся.

Обидно стало Чижову. Разве он прикидывается?

— Детство вспомнил, — сказал он, оправдываясь, хотя оправдываться ему было незачем. — Вот еще пряники… Серенькие такие… Есть?..

— Эти? — Продавщица достала из-за спины на совке горстку пряников, тех самых, в сахарной глазури, сереньких, милых сердцу.

— Эти! — вырвалось у Чижова.

— Стакан или стопку? — продолжала зло шутить красавица.

— Давай стакан, — сказал Чижов. Девица ему разонравилась. Даром что сверкает, как майский день. А зубки вот с изъединой, и злые, кусачие, — лучше б не улыбалась.

Он взял свои кульки и пошел к кассе, к загородочке, где такая же сверкающая красавица уже ждала его, вперив скучающий взгляд в какую-то книжку.