Сегодня который уж день ясная погода. Новеллу закончил, и на душе спокойно. Собираюсь сходить к Кикути. (…)
Р. S. Гамсун великий писатель!
1922
Ватанабэ-сэнсэй!
В связи с Вашей статьёй для «Синсёсэцу» ко мне приходил сегодня редактор. С удовольствием ознакомился с Вашим мнением об «Одержимом творчеством». Я действительно использовал Бакина только для того, чтобы высказать некоторые свои мысли. В западной литературе таких примеров можно найти сколько угодно. Подобные опыты кажутся мне плодотворными. Правда, при этом происходит искажение фактов, но, в общем, они вполне оправданны. (…)
Мидзумори Камэноскэ-сама!
Простите, что пишу на бумаге для рукописей.
Хочу сказать Вам кое-что по поводу инцидента, возникшего в связи с пролетарской литературой. Это весьма серьёзно. Не принадлежите ли Вы к пролетарской литературе? Прочитав несколько Ваших критических статей, я подумал, что Вы сражаетесь за пролетариат. Потому и посчитал Вас пролетарским писателем. Это никак не связано с тем, что Сасаки-кун, исходя, видимо, из предположений Мудзумори-куна, безоговорочно причисляет Вас к ним. Пролетарских писателей я особенно не читаю. Но у Вас есть произведения, которые представляются мне интересными. Поэтому я и указал Ваше имя. Дурных намерений у меня не было. Ни насмехаться, ни язвить я тоже не собирался. Если же Вы это так воспринимаете, то, возможно, виной тому проявленный мной недостаток писательского такта. Если Вы опасаетесь, что упоминание Вашего имени будет неверно понято кое-кем, не стесняясь вычеркните всё, что я о Вас написал. Прочитав Вашу открытку, я был несколько удивлён. Я предполагал, что принадлежность к пролетарским писателям определяется не материалом или ещё чем-то, содержащимся в произведении, а левыми тенденциями самого писателя.
Жду ответа. Если возникшая проблема доставила Вам какие-то неприятности, ещё раз прошу простить меня. Мне бы очень хотелось встретиться с Вами и подробно объяснить истинную суть происшедшего.
1923
В последние дни всё время идёт дождь, я несколько раз звонил в Академию художеств, но внятного ответа так и не добился, поэтому отказался от мысли посмотреть выставленные там картины и в конце концов поехал сюда. Ты смотрел?
На следующий день после моего прибытия приехал человек из «Кайдзо» и стал настойчиво требовать, чтобы я написал для журнала, чем отбил у меня всякое желание писать. Камэ-сан умер, и дом осиротел. Гончарную мастерскую теперь превратили в лавчонку поделок из камфарного дерева. (…)
Преследуемый «Кайдзо», ничего не делаю. Никак не могу прийти в себя. В соседнем номере живёт пожилой адвокат с сыном, в приступе гнева он раздражённо ругает горничную и вообще всё на свете, а ночами страшно храпит – таково моё житье. Внизу поселилась женщина, играющая на кото, – она страшная засоня, встаёт не раньше двенадцати. Внешне похожа на медсестру Ота. Однажды, когда её муж промывал проявленные и отпечатанные в бане фотокарточки, она подошла и сказала: «Нет, это не прежние неумелые дерьмовые фотографии, а умелые дерьмовые». Такой женщины следует опасаться. Я живу, разумеется, не в главном доме, а во флигеле. И жду, пока двадцать шестого в главном доме освободится тихая комната. Потом переберусь в неё. В городе открылось много новых лавок. Раз в неделю привозят фильмы. Это хорошо. Хотя ещё ни разу в кино не ходил. У нашей собаки течка, и, когда я иду на почту отправить письма, меня сопровождают огромные псы, которые без конца грызутся между собой. Готов ли протез? На днях продолжу свою болтовню в открытке.
Кланяюсь.
1924
Садаёси-сан!