Чтоб услыхал хоть один человек

Примерно с неделю назад я ездил в психиатрическую лечебницу. Больная лет тридцати побежала за мной, приговаривая: «Это мой сыночек, это мой сыночек». Наверное, она сошла с ума, потеряв ребёнка. Мне стало не по себе. Среди больных одна была буквально помешана на синтоизме. Её пригласил к себе врач и спросил: «Как ваше имя?» В ответ она выпалила одним духом: «Амэ-но ками, Ти-но ками, Наракуно ками, Аматэрасу омиками…[149]» – «Всё это ваши имена?» – «Да», – кивнула она. Так странно было наблюдать эту сцену, так жалко мне её стало.

Ходил на медицинский факультет посмотреть, как анатомируют. От ужасного запаха, исходившего от двадцати трупов, меня чуть не стошнило. Но зато я впервые узнал, что кожа человека на спине раз в пять толще остальной. (…)

Рю

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

Март 1914 года, Синдзюку

Послал тебе второй номер «Синситё».

Цутия[150] подписался именем Идэ, Нарусэ – Мацуи.

Статьи, набранные петитом, принадлежат Кумэ, по-моему, всё это белиберда, недостойная внимания. Для третьего номера Юдзо Ямамото написал длиннющую «Drama»[151] – жаль, что Кумэ подал ему дурной пример.

В последнее время меня ничто не радует. Участники «Синситё» различаются между собой не как вода и жир, а как керосин и растительное масло. К тому же каждый считает себя самым ценным для журнала. (Видимо, человек, легко поддающийся Einfluss[152], может без всякого на то основания думать таким образом.) Я читаю в одиночестве, гуляю в одиночестве – это немного тоскливо.

Опять стал болеть желудок. Подумываю об отдыхе. Нарусэ и Сато-кун предлагают воспользоваться помощью первого колледжа и, получив скидку на железнодорожный билет, отправиться в Киото.

Исида-кун занимается изо всех сил. Считают, что в будущем году он станет стипендиатом. Он ещё больше побледнел и осунулся.

Сато-кун читает Флобера и Достоевского. Почти каждый день он уходит из университета вместе с Танимори-куном. Занимается по-прежнему очень серьёзно. Отец Танимори-куна – один из членов верхней палаты парламента, выступающих за пересмотр военно-морского бюджета. До ухудшения обстановки в кабинете министров он расхваливал Гомбэя[153], а когда положение резко изменилось, неожиданно стал нападать на группу Сацу[154] – так что он выглядит немножко беспринципным соглашателем.

Иногда разговариваю с Сангу-саном. Он изучает ирландскую литературу. Он почему-то решил, что я исследую творчество Синга (Осанаи-сан считает, что заниматься Сингом – это настоящее дело), и задаёт мне множество вопросов, а я не знаю, что отвечать. Что касается выпуска журнала, посвящённого ирландской литературе, то сделать это трудно, поскольку умер человек, писавший о Грегори. Писателей там очень много, никак в них не разберёшься.

Кружок Куроянаги по-прежнему работает. Сейчас они занимаются, кажется, Д’Аннунцио.

Раньше стеснялся и не выступал, а недавно всех заговорил. Судзуки-кун и Исида-кун долго рассказывали что-то очень скучное. Куроянаги-сан в тот раз угощал всех кофе и сладостями. Вместе с Минами-саном, Хаями-саном и Миурой-саном они организовали новый кружок, который назвали, кажется, «Канте» («Приливы и отливы»), и раз в месяц читают лекции учащимся первого колледжа.

Вода в колодце нашего дома в Сибе какая-то ржавая и липкая. Нам сказали, что этот колодец был таким ещё с давних времён. Мы попросили санитарную инспекцию сделать анализ в своей лаборатории, и наконец его провели. Он показал, что в воде содержится радон, примерно такой же силы, как в радоновом источнике в Адзабу. Все наши, живущие в Сибе, каждый день греют эту воду и принимают ванны. Если бы удалось продать колодец, я бы смог поехать за границу.

Со второго этажа нашего дома уже можно увидеть зелёную травку, пробивающуюся сквозь прошлогоднюю, сухую. На ветвях дзелькв набухли почки. Дыхание весны чувствуется во всем. Если бы это оказалось для меня возможным, я бы попытался оформить нечто напоминающее «дымок», окутывающий моё сердце, подобно тому, как в увлажнённой дождём почве появляются зелёные ростки. С невероятным интересом читаю в последнее время аллегории Заратустры.

Иногда мне кажется, что все мои мысли, все чувства давным-давно названы другим человеком. Даже не названы – я как бы воспринимаю мысли и чувства другого человека как свои собственные. А мысли и чувства, которые я в полном смысле слова мог бы назвать своими, – беспомощны. Такая беспомощность неведома человеку самобытному.