Чтоб услыхал хоть один человек

Иногда у меня возникает ощущение, что я вообще ничего не смог сделать из задуманного. Некая «случайность» с огромной силой влекла меня куда-то в сторону от задуманного. Я сомневаюсь, что обладаю достаточно сильной волей. Разумеется, воля приводит в движение руки и ноги, но, поскольку высшая воля воздействует на мою собственную, моя воля оказывается настолько ничтожной, что даже не может быть названа таковой. Мне кажется к тому же, что воля, превосходящая мою собственную, – это нечто большее, чем воля государства или воля общества. Дело в том, что если считать волю государства или волю общества окончательной, то невозможно выявить причину тех ограничений, которые накладываются и на эту волю (невозможно выявить причины, определяющие такие ограничения). Временами у меня возникает непреодолимое желание опереться на абсолютную «чужую силу».

Недавно у меня возникла необходимость снова обратиться к пьесам Метерлинка. Они прозрачны, точно воздух. Это пьесы, в которых уделено огромное внимание тому, чтобы целостность их не была разрушена. Это пьесы, написанные тонким драматургом, отдающим дань красоте. Отсюда и удивительный effect.

Кончаю, нужно готовиться к экзамену по немецкому языку. Он послезавтра.

Рю

ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ

21 марта 1914 года, Синдзюку

Не понимаю, почему твоё и моё письма так разминулись. Сегодня, после того как я вернулся домой, пришло твоё письмо. Я же тебе отправил своё вчера, значит, прочесть ты его должен был только сейчас.

Твоё письмо меня очень обрадовало. Ты писал мне в прошлый раз, что все наши едут в Киото, и я подумал, что хорошо их знаю и мог бы поехать вместе с ними. Начав читать твоё письмо, я тут же решил написать тебе, что еду. Но, дочитав до конца, выяснил, что вроде бы ты сам собираешься в Токио. Встреча с тобой в Токио кажется мне слишком обыденной, слишком prosaic[155]. Я предлагаю следующее: если тебе это удобно, сойди, например, в Тодзаве, я тоже сойду там, и мы вместе отправимся в Камакуру к Суге-сэнсэю. Ну, как тебе мой план?

Занятия у нас продлятся до двадцать пятого – двадцать шестого, но я мог бы встретиться с тобой и раньше. Мне хочется как можно скорее увидеть тебя. Когда люди долго не встречаются, между ними возникает непреодолимая преграда. Другие – ладно. Но если бы она возникла между нами, мне бы это было очень неприятно.

Сангу-сан организовал кружок по исправлению произношения. Я предложил внести изменения в его деятельность, но было уже поздно. (…) В его статье, написанной с присущей ему самоуверенностью, есть ошибки даже в катакане.

Жизнь моя идёт по-прежнему однообразно и скучно. Она настолько тягуча, что я даже не знаю, идёт ли она вообще или нет, я почти не вылезаю из своей раковины. А если вылезу, то, прибегая к quotation[156] из начала «Записных книжек», превращусь в жалкое существо.

Писать для «Синситё» для меня огромное удовольствие (не создавать произведение, а публиковать его). В то же время я не особенно serious[157] отношусь к тому, что стал одним из организаторов журнала. Но всё же сейчас, хотя первый номер и открывается заявлением, в котором сказано, что единственным объединяющим нас, единомышленников, является «удобство» быть под одной обложкой с людьми, стоящими на самых разных позициях, моё участие в журнале приводит не только к ошибочному толкованию творческих позиций, но может оказаться для меня вообще весьма неудобным. И неудобства эти не ограничатся моими собственными, они будут возникать в самых разных обстоятельствах, когда мне придётся защищать свою точку зрения. Но мне кажется, это препятствие я всё же смогу преодолеть. Помимо этого, здесь, разумеется, сыграло определённую роль vanity[158], однако самым сильным импульсом было опасение, что моя спокойная жизнь станет слишком спокойной и окаменеет.

Я старался писать, чтобы мои слова не выглядели извинением, но получилось, по-моему, все-таки извинение. Могу только сказать, что я не собирался прибегать к благовидной лжи. Хочу добавить ещё две вещи. Во-первых, я, к счастью, сейчас ничем не увлечён, и, во-вторых, поскольку у меня теперь стало гораздо больше возможностей для общения с товарищами по журналу, мой взгляд на них (включая и меня) стал абсолютно правильным, и в результате, как это ни печально, я отношусь к ним с гораздо меньшим уважением и сочувствием.

В последнее время продолжается моё disillusion[159], это беспокоит меня. По случаю годовщины я пару раз встречался с У-куном, он стал очень противным. Да и других много, с кем лучше не разговаривать. Их стала масса, а раньше они мне совсем не казались такими. С Сансиро никто не разговаривает.

На моем курсе учится старший брат скандалиста Мидзуно с факультета кэндо. Все три года у него самые лучшие успехи из всего английского отделения. Он христианин и живёт в доме европейца. Окончил английское отделение колледжа в Аояме. Он прирождённый лингвист – самый способный на нашем английском отделении. И парень хороший. Я всегда раскланиваюсь только с ним.