Чудесники

— Однажды, в самый полдень, залез я в густую чащобу, где знал небольшое озеро. Смотрю, посредине озера плавает громадный селезень: на свое отражение в воде посматривает, перышки чистит, прихорашивается. Ну, я посмотрел да и обмолвился: «Ишь, какой леший». Потом приложился: «Ба-бах!» Селезень сразу лапки кверху. Засучил я штаны, влез в озеро. Жулика тогда со мной не было. Схватил убитого селезня за шею, поднял против своих глаз и говорю: «Ну, ты хорош!» А селезень в ответ: «Ну и ты хорош!»

Разжались у меня руки, селезень шлепнулся в болото, а я прочь что есть духу. Шепчу: «С нами крестная сила». А вдогонку мне из кустов: «Ха-ха-ха! Охо-хо!» Километра три отбежал, глядь — а ружья нет. Как домой явиться? Сотворил молитву и пошел обратно. Смотрю, недалеко от проклятого места незнакомые парни корзинки плетут. Горит у них костерок, и в котелке что-то варится. Обрадовался людям, подошел и рассказал, что проделала нечистая сила.

Парни даже не удивились. «Обыкновенное дело, то ли еще бывает». А один говорит: «У меня дедушка умел нечистую силу заговаривать: велит, бывало, лешему какую-нибудь вещь принести — и принесет».

«А ружье?» — спрашиваю.

«И ружье обратно принесет. Да вот, можно попробовать, я дедушкины заговорные слова знаю». Парень сделал торжественное лицо, велел всем закрыть глаза, перекрестился кукишем и давай бормотать: «Чика, рика, чемирика — мое ружье принеси-ка, со мной рядом положи-ка, щук, шок, шебаршок — возьми себе ремешок! Готово!»

Открыл я глаза и вижу — лежит мое ружье, только без ремня. Перекрестился я еще раз, взял ружье со страхом, решил его у дьячка святой водой сбрызнуть, а парень, колдунов внук, даже не удивился. «Это, — говорит, — нам дело обыкновенное, — иди, охотничек, с нами утятину есть — давно поспела».

Вот какой был со мной случай! Да не один.

Видя, что старуха охотница послушать, он рассказал еще несколько таких историй и, лишь когда наступила ночь и взошла луна, опустил щуку в трубу.

— Ну вот, теперь и костерок под ней развести можно. Вначале пожарче, чтобы ее жаром схватило. А уж потом побольше дымку подпустить. Когда ее жаром-то сразу припечет, в ней больше сочности сохранится. Уж это я знаю…

Афанасий умолк и принялся раздувать костерок на загнетке.

— Ну, а щука-то чай не селезень, — усмехнулась бабушка Шагайка, — выпотрошенная да просоленная, теперь не стрепещется.

— Кто ж ее знает, кто ж ее знает, — пробормотал Афанасий, — ежели она из озера в озеро под землей прошла, может и еще чего сотворить.

И переведя дух, снова принялся раздувать костер на загнетке. А в трубе, пониже щуки, подогреваемое огнем, все больше накалялось заряженное ружье. Яша Волчков засунул его со всем припасом в эту трубу, только не сверху, а снизу, и надежно укрепил несколькими ивовыми прутьями.

В то время когда старый егерь раздувал огонь под своим заряженным ружьем, Ваня Бабенчиков и Яша Волчков, возвращаясь из колхоза, подходили к Волчьему острову.

— Смотри-ка, — сказал Ваня Бабенчиков, — на Шагаевом пчельнике огонек какой-то?

— Да, что-то там светится, словно кто печку топит, — встревожился Яша Волчков.

— Ну, кому там ночью огнем баловаться? Так, от луны, наверное, отсвечивает какая-нибудь стеклянка, — успокоил его Ваня.

— Ой, Ваня, давай поторопимся, на пчельник забежим!

— Да разве на водяных лыжах побежишь? Да еще с краюшками хлеба за спиной.

— Ой, что-то мне страшно…

А старый егерь безмятежно раздувал себе огонек на загнетке. Бабушка Шагайка, сидя на старой пчелиной колоде, задумчиво на него посматривала да свои думки думала.

И вдруг в трубе как трахнет… Афанасия от загнетки прочь отшвырнуло. Далеко откатился он кубарем, опаленный пыхнувшим на него огнем. А из трубы вместе с клубом искр вылетела ощеренная пасть щуки и взвилась в небо, как огненный змий с дымным хвостом, страшно прогрохотав.

Шагайка подхватила подол юбки да и бежать… Афанасий Жнивин, не поднимаясь с четверенек, бросился наутек. За ним Жулик с громким лаем.

Потом охотник остановился перевести дух. Ужасный запах паленой шерсти заставил его чихнуть.

— Ох, свят, свят, кажись вместо щуки я черта подпалил?! — насилу опомнился суеверный егерь. Стал приводить себя в порядок, погладил по привычке усы и не обнаружил их. Провел по бороде — на пальцах остались только клочки спаленных волос. — Ой, горе мне! Как же я теперь на люди покажусь? Где моя борода? Нет моей бороды! Где мои усы! Нет моей красы! Кто я теперь? Что я теперь? Человек или опаленная головешка?

Так Афанасий Жнивин жаловался на судьбу, постепенно успокаиваясь от пережитого страха.

Но, пожалуй, больше всех напугался Яша Волчков, увидев как поднялся в небо багровый столб с шагаевского пчельника.

— Ой, Ваня! Я пропал! Мы пропали! Не выдавай — это я ружье в трубу спрятал! Это оно бабахнуло!

Услышали гром взрыва и на Волчьем острове. Но спросонья — это было под утро — не поняли, что случилось. Встревожились только тогда, когда вернулись Ваня с Яшей, и торопливо, дрожа и сбиваясь, сообщили страшную весть…