Чудесное мгновение

Ждали виновника скандала.

Пока что в железных воротах показался пострадавший.

Правоверные всполошились, как будто перед ними явился сам пророк Магомет. Должно быть, не без умысла хаджи не позаботился отмыть пятна со своего голубого халата. Всем своим видом Инус изображал человека, несправедливо потерпевшего, нуждающегося в сочувствии и понимании.

— Где рана, которую нанес тебе этот негодяй? — подступил к нему лысый Батоко, неизменный подголосок Мусы.

— Что говорить о ране? Он вывалял в навозе священное одеяние, затоптал мой голубой халат в грязь, не боясь гнева аллаха.

— Ай-ай-ай! — подал голос сам Муса. — С таким негодяем грех жить в одном жемате. Не дай аллах быть погребенным с ним на одном кладбище!

— Еще бы! Это шайтан в образе объездчика, — охотно согласился пострадавший. — Кто поверит, что ему доступна священная чернота корана? Нет, он продал душу дьяволу и давно отрекся от корана.

— Верно говоришь, — подхватил Батоко.

Батоко слыл ученым человеком и надеялся при поддержке Мусы получить пост муллы. В Астемире Баташеве он подозревал соперника: несмотря ни на что, за Астемиром держалась слава весьма просвещенного мусульманина, хорошо толкующего самые трудные стихи корана. И, напротив, об Инусе-хаджи было известно, что, хотя он и выдает себя за строгого поборника корана, он неграмотен и плохо знает молитвы. Посмеиваясь, говорили даже, что во время молитвы хаджи лишь бессмысленно шевелит губами.

Раздался удар палкой в ворота, и показался мулла Саид.

Из-под серой черкески виднелся синий шелковый бешмет, пояс сверкал золочеными украшениями. Мулла продвигался с достоинством, приветственно кивал головою, придерживая при этом пышную бороду:

— Салям, почтенные!

— Салям, мулла, салям!

Правоверные двинулись за муллою.

Оглядевшись со ступенек, мулла произнес:

— Молюсь аллаху. Да не прогневается он на нас за то, что мы простираем к нему свои руки в чаянии отпущения грехов. Всевышний знает — вы неповинны в случившемся. И гнев аллаха да обратится на того, кто, поправши коран, поднял руку на человека, облаченного в святые одежды Магомета.

По толпе прошел ропот:

— Да согласится с тобой аллах… Истинно так…

— Почтенные мусульмане, вы умудрены долгою жизнью, — обратился мулла к старикам, — вам надлежит подумать, как поступить с вероотступником.

Старики не торопились высказать свое мнение, один хаджи Инус злобно затараторил:

— Отлучить его от мечети, — только это будет справедливо! Пусть его пятки не оскверняют дома аллаха. Пусть его руки не притронутся больше к священной черноте корана!

Как и следовало ожидать, Инуса поддержал Муса:

— Хаджи говорит верно. Если мы не отступимся от нечестивца, аллах отступится от нас.

Люди молчали, стоя под палящим солнцем, но хаджи не унимался:

— Тот, кто роет яму другому, пусть сам угодит туда.

— Аллах говорит устами хаджи. Лучше не скажешь! — подхватил Батоко.

Но кузнец Бот, всегда отличавшийся самостоятельностью суждений, заметил:

— От могилы никому не уйти, но не толкай в могилу соседа раньше времени.

— И это верно. Кто еще добавит своей мудрости, чтобы предостеречь нас от ошибки? — спросил мулла.

— Позволь сказать, — вперед вышел огнеусый старик Баляцо, как всегда подвижной, с задоринкой в глазах. — Объездчик Астемир доводится мне родственником, но я не хочу его защищать. Будет так, как порешат почтеннейшие… Вот что я думаю: отлучить человека от мечети нетрудно… не сыграем ли мы тем самым на руку шайтану, который попутал Астемира?

— Ему только и служить шайтану! — выкрикнул Муса. — С гяуром мы не хотим быть под одной кровлей, довольно терпели от него!

— А что ты, Муса, терпишь от Астемира, скажи нам!

Не было случая, чтобы мясник Масхуд Требуха в Желудке не пробовал на людях поспорить с Мусою. Лицо мясника пряталось под полями старой рваной шляпы, свисавшей, как вялый лопух, и он то и дело поправлял ее. К Масхуду всегда относились насмешливо, и сейчас речь его развеселила толпу, хотя он говорил разумно.

— Хаджи и объездчик были мирными соседями, — напомнил мясник, — покуда жена хаджи не покинула этот мир. С тех пор они стали похожи на псов, схватившихся над костью… А зачем так? Где кость? Кости-то ведь нет. Что объездчик хочет отнять у хаджи, а что хаджи у объездчика? А главное — что терпит от Астемира друг мой Муса?

— Ты сам хочешь отнять у меня покой, — воскликнул хаджи, — зачем поворачиваешь кинжал в моей ране? Кто не знает, что дни жены моей на этом свете укоротил злодей объездчик? Не упоминайте имени ее! Вот мое слово, правоверные: истинный мусульманин не войдет в ту мечеть, где рядом с ним будет противный аллаху человек!

— Верно! — раздались голоса.

— Неверно! — кричали другие.

И было неясно, что верно и что неверно, а мулла все еще не принимал решения. История смерти Узизы была слишком хорошо известна, и напоминание об этом лишь затруднило беспристрастный суд: все знали, за что хаджи мстит Астемиру.

— Почему сам Астемир Баташев не пришел дать свои объяснения? — спросил под конец мулла, и, конечно, отсутствие обвиняемого производило невыгодное для него впечатление.

А слова хаджи, Мусы и Батоко делали свое дело.