Чудесное мгновение

Появление Еруля всегда вызывало не только тревогу, но и любопытство. Люди выходили на крыльцо, детишки забирались на плетень, все встревоженно вслушивались в слова сообщения, хотя и знали, что новость всегда одна и та же — приглашение на сход.

И сегодня опять Еруль возглашал:

— Эй! Слушайте, слушайте! Да будут счастливыми ваши дела, правоверные! На завтра объявлен сход. Должны явиться все совершеннолетние мужчины. Кто не придет, будет платить штраф.

Серая лошаденка под Ерулем привычно трусила вдоль плетней. Как только Еруль приподнимался в седле, чтобы прокричать сообщение, лошадка приостанавливалась, а затем, услышав слова, которыми обычно заканчивалось всякое сообщение: «Кто не придет, будет платить штраф», сама трогалась дальше.

Иные окликали Еруля и просили повторить объявление. Но старик умел хранить достоинство глашатая и не унижался до того, чтобы кричать у каждых ворот. «Лучше уйми своих собак или пошли сына, молодого парня с хорошим слухом, вслед за мною, — думал про себя самолюбивый Еруль, — разве хватит голоса на всех вас?» И, конечно, он был прав. Не ясно ли, что если Еруль кричит вечером, то, значит, завтра утром надо идти на сход? Так было спокон веков, так будет и впредь.

Голос старика слышался уже вдалеке, и там тоже залаяли собаки. Соседи спрашивали друг у друга:

— Эй, что он сказал?

— Сказал, что в Нальчике уши продают. Не нуждаешься ли?

— Глупый человек! Тебе нужно бы ума прикупить.

— Нет, говорят, что керосин привезли.

— Сколько стоит кварта? Платить деньгами?

— Сегодня — яйцами, завтра — деньгами. Торопись!

В таком духе переговаривались люди, взбудораженные появлением глашатая. В самом деле — зачем сход? Что за причина? Не каждый день это случается в жизни аула и чаще всего влечет за собою дополнительные повинности, а в горячую страдную пору расстраивает весь трудовой день — тут уж не поспеешь с рассветом ни на сенокос, ни на прополку кукурузы…

В этот вечер все легли спать поздно, а наутро встали рано. Мужчины направлялись к дому, белеющему над самой рекою. Это был дом старшины Гумара. Люди шли неторопливо, степенно, как бы обдумывая важные решения, которые предстоит принять, или, терпеливо дождавшись соседа, делились домашними новостями и шагали дальше вместе — кто с вилами, кто с топором под мышкой, а кто дотачивая на ходу камень, годный для шлифовки жерновов. К чему торопиться? Не все ли равно, от кого узнаешь об очередном поборе — от самого старшины или от соседа, тем более нынче, когда кругом только и слышишь о войне и о том, что предстоит новый набор всадников.

— А говорят, Россия одолевает Германию.

— Россия — сила.

— Слышал я на базаре в Нальчике, что германец по всей России дым пустил и люди задыхаются.

— Это верно, германец всякую хитрость знает.

— Хм! Тут одной шашкой не возьмешь…

— Нет, не возьмешь. Куда там! Много пушек и пулеметов нужно.

— Может, насчет турок объявление будет?

— И то может случиться. Турок ко всем мусульманам руку тянет.

— Говорят, опять людей и лошадей будут брать.

— Откупаться надо. Вон Али Максидов — на что просвещенный был мусульманин, и тот убит.

— Да, Али все заклинания и все амулеты знал.

— Хорошо откупаться, у кого деньги есть. Деньги, почтеннейший, вернее амулета помогают. Истинно так.

В последнее время всех занимало известие о том, что на войне убит Али Максидов, помощник главного кадия, причем убит несмотря на то, что имел вернейший амулет против смерти.

На широком дворе собралась большая толпа. Старики устроились в тени акаций, молодые, в широкополых войлочных шляпах, уселись на каменной, озаренной солнцем ограде. В тени самого дома, у крыльца, сошлись наиболее зажиточные и родовитые. Многие из них, несмотря на жаркое утро, щеголяли в хромовых сапогах и узконосых галошах, в дорогих барашковых шапках, а главным признаком и богатства и удали было, разумеется, оружие. Кинжал на поясе кабардинца означал то же, что погон на плече военного. Это старинное оружие служило не только средством самозащиты в степи и в горах, но и лучшим украшением и признаком значительности человека. Самые знатные и богатые украшали свои кинжалы серебром и золотом, и такой кинжал стоил десятка коров, солидные люди среднего достатка держали руку на большом кинжале из вороненого металла, а щеголь помоложе кичился недлинным, но кривым, как сабля, кинжалом, отделанным резной костью. Бедняк утешался широким кинжалом в простой и стертой от времени оправе. Старики нередко еще носили кинжалы, которые свободно сошли бы за мечи. Так или иначе, но в толпе кабардинцев не могло быть и одного мужчины с «пустым поясом».

Перед высоким крыльцом был поставлен столик, и за столиком уселся Батоко, призванный исполнить обязанности писаря.