Чудесное мгновение

— Ой, алла, ой, алла! Что ты сделал с моим сыном? — причитала Думасара. — О горестный день! Он не может слезть с лошади! Из мальчика сделали живое седло!

Думасара подхватила сына и понесла его в дом.

«Не простит нам этого аллах, — обвиняла теперь Думасара самое себя. — Лучше не беречь коня, чем губить мальчика… Из ребенка сделали седло! Зачем это?»

Астемира при этом дома не было, а вечером, когда пришли и Астемир, и Баляцо, и Тембот, в семье долго обсуждали, как быть дальше. Позже в разговоре принял участие даже народный милиционер Казгирей. Говорили обо всем: и какая грозит опасность Лю и Фока со стороны конокрадов, и, с другой стороны, как бы так сделать, чтобы одновременно с Фока паслись лошаденки Баляцо, наконец, права ли Думасара, которая под впечатлением этого дня до того расстроилась, что не хочет и слышать обо всем этом.

— Да образумит нас аллах, — говорила Думасара, — разве можно было посылать ребенка? Разве Лю — седло для такого коня, как Фока?

— Начало всегда трудно, — считал Астемир. — И почему ты говоришь «седло»? Лю разве слабее других малышей? Ему обидно отставать. Он не седло, а джигит, мужчина. Пускай приучается, пока еще есть конь.

— Лучше потерять коня, чем загубить мальчика, — настаивала на своем Думасара.

Лю прислушивался к этим толкам, пригревшись под боком у старой наны, которая тоже не одобряла Думасару.

— Кабардинец без коня не птица, а курица, — бормотала старуха. — Как не приучать сына к лошади?

И надо сказать, что, несмотря на все испытания, слова отца и старой наны показались Лю разумнее, чем слова матери. Ему было тепло, спокойно и уютно у хилого тела старой любимой наны. Тут все было привычно, но тревожная привлекательность нового все же победила в этой борьбе. Для мужчины опасность всегда заманчивее покоя.

— Ты, нана, не думай, — тихо сказал он, чтобы слышала одна лишь старая нана, — не думай, что я боюсь Фока. Я ничего не боюсь, никого, ни даже Жираслана.

Так, засыпая, бормотал Лю, хотя ему уже и начинало грезиться что-то пугающее. Ему мерещилось, что перед ним стоит Масхуд Требуха в Желудке, а глаза у Масхуда такие же злые и выпученные, как у Залим-Джери. И этот человек — не то Масхуд, не то Залим-Джери — замахивается на него длинным прутом, превращается в Давлета и опять становится Масхудом. А Фока гневно водит головой, потряхивая гривой, и вдруг уносит его куда-то вскачь…

ГОСПОЖА ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА ДОЖДЯ И КОНЬ ФОКА

Нет хлеба — требуй его от земли, гласит пословица. А как тут потребовать, если всегда юная земля стала сухой и черствой, как сама старость?

— Да простит меня аллах, — жаловалась Думасара, — грешница, хотела я, чтобы Тембот научился ремеслу отцов — тесал камни для жерновов… А зачем нужны жернова, если и молоть нечего — бьет нас небо…

Да, небо не щадило Кабарду. Все было выжжено, все почернело.

Когда, по обычаю дедов, мужчины собирались у мечети для совершения намаза и подолгу засиживались здесь за неторопливыми разговорами, Муса говорил:

— Вы слышали от Астемира: «Советская власть ко всему находит ключ». А где же ключ, которым можно отпереть небо и вызвать дождь? Где эти силы у большевиков?

И опять Масхуд старался не спустить Мусе и завязывал спор:

— Много ты знаешь! Слышал ли ты, что большевики решили направить Баксан на посевы? Тогда и дождя не нужно.

— Что говоришь ты, болтун, пропахший требухой! Виданное ли дело — повернуть Баксан!

— Мне Астемир все объяснил: пустят по полям не только Баксан, но и Чегем, и Терек, и тогда не будет нужды ни в Давлетовом колодце, ни даже в самой реке — к каждому дому подойдет арык.

— На какой же арык будешь ходить ты, если Мариат перестанет ходить к моему колодцу? — пустил шпильку Давлет. — Ты, Муса, не отпускай Мариат одну — скотобоец наставит-таки тебе когда-нибудь рога!

О, если бы Муса знал, как близок Давлет к истине!..

Но много не пошутишь, когда засуха навалилась страшным бедствием. Ждали ячменя и проса — не дождались. Понадеялись на пшеницу — выгорела и пшеница. Еще кое-где собирали кукурузу, хотя ее листья уже свернулись и крошились от одного прикосновения.

Страшный вид имела земля. Повсюду образовались трещины, как будто тут и там секли землю огромными мечами. Опали в садах плоды.

Сгущались несколько раз тучи, веяло холодом, а дождь так и не брызнул ни разу.

Другие тучи, непроницаемые тучи пыли, стояли над полями и селениями, багровело в этих тучах солнце.

В горах между тем бурно таяли снега и ледники, реки переполнились. Кипя грязной пеной, Шхальмивокопс с грозным грохотом неслась через аул, смывала мосты и мельницы. Такой полноводной река не была даже в то лето, с которого начата наша повесть. Люди старались как-нибудь спасти огороды и бахчи, день и ночь трудились с лопатами в руках, копали арык за арыком; даже старики не засиживались за долгими беседами у мечети, а помогали молодым. Надо отдать справедливость и старому Саиду — в это трудное для аула время он вернулся к своим прихожанам и вместе с ними усердно молился о ниспослании аллахом дождя.