Чудесный рог: Народные баллады

В скитаньях до краям чужим

Прославлен мужеством своим,
Он в отчий замок держит путь
И, счастьем насыщая грудь,
Въезжает на гору лениво.
Слуга вдруг молвит: «Что за диво!

Пред ним красавица сидит,

Сребром и златом вся горит,
Вся жемчугами обвита,
Как солнце щедрое, чиста,
Окликнут господин слугой:
«Служить бы женщине такой!»

Смиренно рыцарь преклонен

И даму обнимает он.
«Лишь ради вас, о рыцарь мой,
Я посетила край чужой,
Повсюду с вами я была
И вас надежно берегла».

«Прекрасней женщин — не видел я

Раскрыта вам любовь моя,
Недаром вы, скитальцу, мне,
Являлись в глубочайшем сне,
Когда б соединил нас бог,
Вам с честью послужить бы мог».

«Пусть будет так, — она в ответ,—

Принять готова твой обет,
Любовной силой ты укрыт,
Что движет всем, что все творит,
Слилась навеки я с тобой,
Но будь и ты навеки мой.

Другой не сделай женой своей,

Прекрасным телом моим владей,
Оно — твое в любую ночь,
Твое богатство в нем и мощь,
Жизнь бесконечную, мой милый,
Тебе вручу — своею силой.

Соблазн узнаешь не однажды,

Но берегись невесты каждой,
Затем что — истина, не ложь,—
Став женихом, в три дня умрешь;
Теперь глаза свои закрой,
Теперь поговори с душой».

«Я вас люблю, жена моя,

Вам верность обещаю я,
Но где залог пред небесами —
В том, что навек я избран вами?»
«Возьми в залог мое кольцо,
От зла спасет тебя кольцо».

Ее с поцелуем он отпустил

И к мессе в Нуссбах поспешил,
Смиренно выполнил обряд,
Вдыхал ливанский аромат,
Вручил он богу дух и плоть —
Да защити его господь.

На Штауффенберге родовом
Расстался рыцарь наш с конем,
Его увидеть — всем забота,
Его прославить — всем охота,
Усердье слуг со всех сторон,
Улыбки девушек и жен.

А рыцарь к ложу лишь стремится,

Он по возлюбленной томится.
Мехами устлан весь покой,
Шелка завес над головой;
Всех слуг, лелея мысль одну,
Спешит он отпустить ко сну.

Он сбросил платье, медлит лечь,

В его устах — такая речь:
«О, если б с той мне быть вдвоем,
Кого на скалах встретил днем!»
Тех слов промолвить не успел —
Свою красавицу узрел.

Их ласкам не было конца,

Раскрылись друг другу их сердца,
Таких блаженств мы знать не можем,
Помыслим — душу растревожим.
То был лишь сон, — так думал он,
Нашел кольцо — то не был сон.

«Ведь вам известно, что идет
На убыль наш могучий род,
Жену вам надобно избрать,
Любая принцесса вам под стать,
Красавиц много в земле родной,
Желанны будете любой».

Был рыцарь Петер устрашен,

У молкнул брат, тут молвил он:
«Вам, братья, благодарен я,
Но не пришла пора моя,
Я к королю на праздник зван,
Я жаждой славы обуян».

Так было феей внушено,

Кто все предвидела давно,
Она дала ему убор,
Каких не знали до тех пор,
Она супруга обняла,
От женщин вновь остерегла.

Мнил всяк, — нарядней он других,
Явился Штауффенберг средь них,
Но въезд его так пышен был,
Что всех он рыцарей затмил,
Вот он примечен королем
И дамы шепчутся кругом.

Призывно трубы заиграли,

Ответно лошади заржали.
Турнир! нет радостнее дня
Для человека и коня,
Но рыцарь Петер всех сильней,
И бой окончен тем скорей.

Меж тем — к закату день поник

И вновь раздался трубный клик;
Лишь при дворе отпировали
И княжский танец заплясали,—
Король племяннице вручил
Венец, что Петер заслужил.

Венец златожемчужный тот

Она сама ему несет.
На кудри светлые слагает,
Рукой приветно их ласкает,
Увы, любовь ему сулят
Ее рука и нежный взгляд.

Лежал король, покинут сном,
Роились странно мысли в нем,
Летели мысли те в ночной
Его племянницы покой
И устремлялись в путь возвратный,
Как пчелы, с ношей ароматной.

Наутро карлика он шлет,

Тот Штауффенбергу весть несет:
«Ты мил племяннице моей.
Ее, всех краше и знатней,
Коль хочешь, в жены ты возьми,
С землей Каринтской и людьми».

Был рыцарь страхом поражен,

Ни слова не промолвил он.
«Нет, не смеюсь я над тобой,
Тому свидетель дух святой,
Что правду возвещаю я,
Что будет принцесса навек твоя».

Тут рыцарь, избавленья ради,

Сказал, что он не рад награде,
Что с феей моря обручен,
Что, изменив, погибнет он,
А ныне, чужд земных скорбей,
Храним он ею, счастлив с ней.

«Беда душе твоей, беда,

Она погибла навсегда,
Ей божья ока не узреть,
Коль феи не забудешь впредь;
Кто духа в жены избирает —
Отцовских радостей не знает.

Диавол властвует тобой,

Несчастный, славный наш герой!»
Король так молвил и епископ,
И внемлет рыцарю епископ:
«Сложил я в сердце ваш урок,
Немилость божья — худший рок».

Был рыцарь Петер обручен,

С невесты глаз не сводит он,
Алмазами озарена,
Смеется радостно она.
Он в отчий замок едет с ней,
Чтоб справить свадьбу поскорей.

Ты, лес угрюмый, по дороге

Вздымаешь ветви ты в тревоге.
Проходят толпы по лесам
С прозрачным звоном здесь и там,
Цветные ленты, шутки, смех,
Поход любви, поход утех.

В родимом замке, в первом сне,
Душой повлекся он к жене,
Его покорно обняла
Та, кто всечасно с ним была,
Сказала, плача: «Горе нам,
Зачем не внял моим словам!

Ты в жены женщину берешь,

На третий день за то умрешь,
Свершится казнь, как я скажу:
Свою я ножку покажу,
Ее увидят стар и млад,
И все, дивяся, задрожат.

Тебе виденье это — весть,

Что должен кару ты понесть,
Немедля к смерти будь готов
И приобщись святых даров,
Обет я выполнила свой,
Но мы расщеплены судьбой».

Слезами омрачился взор:

«Прости, о рыцарь, мой укор,
Горька, о рыцарь, боль моя,
Тебя навек теряю я,
Меня не узрит человек,
Любви лишаюсь я навек».

В очах у рыцаря — смятенье:

«Коль нам грозит разъединенье,
Я бога об одном молю —
Скорей окончить скорбь мою.
Зачем — о, славы путь превратный
Зачем я избран девой знатной?»

Она прильнула к его губам,

Он слезы льет в ответ слезам,
Влюбленных рук не разомкнуть,
Не оторвать от груди грудь:
«Тебя утешит смерть одна,
С тобой расстаться я должна».

Так пышно свадьба ни одна
Не пировалась допоздна,
Напева звук, игра струны
Всю ночь под сводами слышны,
И все сидели вкруг стола,
И радость их шумна была.

Гостями был наполнен зал,

И тут-то каждый увидал,
Узрели стар и млад — затем
Что то виденье было всем —
Вдруг нечто на помост метнулось
И женской ножкой обернулось.

Была обнажена она,

Была прекрасна и стройна,
Как бы точеной из кости —
Помех ей не было в пути.
Безмолвный рыцарь тут поник,
Невеста испустила крик.

Едва увидел ножку он,

Сказал, печалью потрясен:
«Беда мне, вечная беда!» —
И омрачился навсегда.
Он взял хрустальный свой бокал,
Взглянул в него — и бледен стал.

Увидел он в хрустале бокала —

Младенца влага укачала,
Он сладко спал в струях вина,
Над краем — ножка лишь видна,
Но было выпито вино —
И в кубке опустело дно.

Промолвил рыцарь: «То смерть моя,

На третий день погибну я!»
Нога вдруг сгинула из глаз,
Толпа к помосту собралась:
Куда исчезла ножка вдруг?
Ужель в помосте — тайный люк?

Была вся радость смущена,

Труба замолкла и струна,
Все омертвело, пляс и пенье,
Боев, турниров шум, движенье,
Остался рыцарь без гостей,
Бежали гости в простор полей.

Одна невеста рядом с ним,

Он молвит ей, тоской томим:
«Лишь ты одна, друг верный мой,
Лишь ты верна, лишь ты со мной».
«Я навлекла на вас беду,
Навек в монахини пойду».

Миропомазан, приобщен,

На третий день воскликнул он:
«Тебе, господь мой, отдаю
Я душу бедную мою,
Прими ее, всевышний отец,
Пошли мне благостный конец!»

Ему был камень гробовой

Воздвигнут любящей женой,
Там в малой келейке она
Жила, в мольбы погружена,
Молилась там и фея с ней,
Они сдружались все тесней.