Чудо (ЛП)

— Ненавидишь — слишком сильное слово, — Эрик взял руку Чарльза и сжал ее. — Но… ты читаешь мои мысли постоянно, в каждый отдельно взятый момент. Я чувствую себя так, будто мой разум больше не принадлежат мне.

Он знал, что значит не иметь ничего — буквально ничего, кроме надетой на тебя в данный момент одежды, да и ту он ненавидел, потому что она была символом его заключения. В тот день, когда Эрик покидал Освенцим, у него не было при себе монеты, книги или зубной щетки — ничего подобного. Никого из любивших его людей не осталось в живых, никого в целом мире. Но даже тогда он знал, что у него есть он сам — его собственные мысли, воспоминания, знания. И он чувствовал, что это было единственным, что он украл у сокрушительного механизма нацисткой машины.

Даже после того, как Магда и Аня погибли, даже в те ужасные дни, когда горе истерло его до оголенных нервов и казалось, что никакая другая утрата больше не будет иметь значения, он ненавидел глупость и онемение, которые были частью его траура. Он хотел вернуть свою семью и хотел вернуть себя — того себя, кем он был с ними.

Так что он лучше большинства людей знал о том, что значит необходимость личного пространства и неприкосновенности человеческого разума.

И именно это он утратил.

— Я не понимал этого, — сказал Чарльз, едва громче шепота. Он выглядел потрясенным. — Ты пытался скрыть это от меня, правда? Спрятать за своим беспокойством о Джин.

— Мое беспокойство о Джин очень реально, — ребенок, который знает мысли взрослых — это не могло быть нормальным. — Но да. Я думаю, что пытался… не показывать этого, — он позволял себе обдумывать этот вопрос в основном на работе, в те дни, когда Чарльз не приходил.

— Почему ты не говорил мне об этом?

— Я думал, что мы уже прошли этап разговоров! Ты больше не ждешь, пока я задам вопрос — ты все время забегаешь вперед, полагаясь на то, что я даже не сказал…

— Как я мог не понять этого? — Чарльз действительно сожалел о своей нечувствительности или просто проверял пределы своих способностей? Когда на эту мысль не последовало никакой реакции, и даже выражение лица Чарльза не изменилось, Эрик понял, что теперь он изо всех сил старается обеспечить ему ментальную приватность. — Я думал… я был уверен, что все в порядке. Мы всегда были так честны друг с другом.

— Эта честность значила больше, когда была тем, что я дал тебе. А не тем, что ты забрал у меня, — это прозвучало жестоко, но стало первой частью спора, которой Эрик был рад, потому что она привела их к самой сути проблемы.

— Прости меня.

Чарльз действительно сожалел. Но помимо этого было ясно, что он чувствовал себя отверженным. То, что Эрик воспринимал как самонадеянность и вторжение в личное пространство, Чарльз воспринимал как доверие. Эрик хотел душевного спокойствия; Чарльз чувствовал, что его только что вышвырнули.

— Это еще одна проблема, которую мы не должны решать прямо сейчас, — сказал Эрик так мягко, как только мог.

— Но почему?

— Рейвен…

— В ближайшее время она никуда не уйдет.

— Я не могу. Не сегодня, — Эрик чувствовал себя обессиленным. Даже договариваться о встрече с Рейвен было достаточно изматывающе. А последовавшая за этим суматоха оставила его выжатым и уставшим. — Давай просто ляжем спать. Отложим все это хотя бы до утра.

— Хорошо.

Чарльз опирался на руку Эрика, пока они в тишине не дошли до спальни. Затем он бережно раздел Эрика и заботливо укрыл, прежде чем самому раздеться и забраться под одеяло. Дождался, пока Эрик вытянет руку, и только после этого придвинулся к нему. Эрик притянул Чарльза к себе, поглаживая плечи и спину, уложив его голову себе на грудь так, чтобы касаться губами лба. Он обнимал Чарльза, пока его дыхание не стало глубоким и спокойным, пока сон не начал отягощать его собственные мысли.

Так много всего оставалось нерешенным, непонятным, и путь впереди выглядел тернистым. Но Эрик никогда не верил, что они с Чарльзом не смогут найти утешение в объятиях друг друга.

***

В течение всего следующего рабочего дня, когда у него выдавалось несколько минут, свободных от забастовки против небезопасных условий жизни в Чайна-таун, Эрик думал о том, что делать дальше.