Чудодей

Вайсблат вытер лоб, который даже здесь, на юге, не загорал, а только становился красным, как рак. Пожилая почтенная дама! Как она представляла себе войну? У нее почти столько же излишних забот по поводу ненаписанной книги сына, как у его товарища Бюднера. Однажды, несколько лет назад, Вайсблат вычитал у Гете, что не годится слишком много говорить о своем будущем произведении. Вайсблат считал, что Гете прав. Каждая классическая страна обволакивала Вайсблата своим очарованием. Одной из таких стран была Франция, но придет время — и все, что с нею связано, вспомнится. Здесь Греция, ее тоже предстоит пережить и прочувствовать.

Когда Вайсблату не надо было стоять на страже Великой Германии, он бывал вечерним гостем в доме одного священника, с которым жила его племянница, дочь брата. Правительство Метаксаса посадило брата священника в тюрьму. Говорили, что он коммунист. Когда итальянцы прогнали Метаксаса, брат священника остался в тюрьме, а когда пришли немцы, то и они его не выпустили. Разве у Муссолини и Гитлера такие же взгляды на коммунистов, как у их врага Метаксаса, которого они осилили и победили? На это Вайсблат не знал, что ответить. Дело в том, что Вайсблат был поэтом и никогда в жизни не ступал на подлую арену политики.

— Поэт, — сказал Вайсблат. Он сочно произносил это слово. Они со священником беседовали по-французски, и Вайсблат был в доме священника возвышенным, другим человеком; человеком, который в сфере духовного чувствовал себя как дома.

Поэт Иоганнис Вайсблат был на верном пути к тому, чтобы забыть некоего Станислауса Бюднера, который когда-то спас ему жизнь в темных лесах у полюса. Что давала ему дружба с этим ворчливым одиночкой? Бюднер был почти что нигилистом. Таким можно быть в немецкой казарме или в карельском девственном лесу, но не в классической Греции. Все хорошо в свое время!

И все-таки однажды Вайсблату снова понадобился нигилист Бюднер. Поэту приглянулась племянница священника. Вайсблат и Зосо подружились. Вайсблату, человеку светскому, не мешало, что Зосо была дочерью того, кого называли коммунистом. Зосо была девушкой своеобразной, сладким сырым материалом, который можно было формировать в соответствии с представлениями Вайсблата. В присутствии дяди они так мило болтали по-французски.

Они вместе раздували огонь на кухне, чтобы сварить кофе из земляных орехов. Их руки соприкасались, когда они подбрасывали в огонь лишайник. А когда раздували огонь, их губы разделяло расстояние не более чем в два сантиметра.

Однажды вечером в кухню зашел пастух. Он хотел поговорить с дядей-священником. Священник вскочил с поспешностью, не подобавшей его сану, и кинулся в кухню. Он долго пробыл с пастухом, слишком долго пробыл с необразованным человеком. Казалось, что пастух на новогреческом языке, который Вайсблат плохо понимал, убеждал священника в чем-то необходимом. Вайсблат остался с Зосо и попросил ее пойти с ним гулять.

— Ого! — сказала Зосо, и это звучало так же, как робкое удивление некой Элен из Парижа. Эту девушку Вайсблат, видимо, не очень-то вспоминал, так как продолжал невозмутимо говорить: «Гулять, берег, заход солнца. Величие! Афина-Паллада».

— Афина-Паллада, — повторила Зосо и улыбнулась. Она пошла бы погулять, но это не принято одной, с мужчиной… Коротко и ясно: она хотела бы привести подругу, он должен привести приятеля.

Станислаус проводил послеобеденное время в горах у одного пастуха. Они безмолвно сидели вдвоем: Станислаус на камне и пастух на камне. Время от времени пастух посматривал на Станислауса, а Станислаус — на пастуха; затем они смотрели снова на стадо, на морды ягнят, щипавших лишайник, или на рога барана, стоявшего на страже. У Станислауса возникло одно слово. Слово это было «Авраам». Овцы ли носили его в своей шерсти? Или это слово засело во взъерошенной бороде старого пастуха?

Авраам, овцы, пастух. Слово вело к слову. Радостный испуг Станислауса: разве не все еще погибло? Разве война не убила того, что было в нем когда-то? Он вздрогнул. Пастух наблюдал за ним.

Они оставили стадо и объяснялись знаками. Немного нужно, чтобы понять друг друга, если налицо старые надежные вещи: горы, небо, родник, огонь, животные и плоды; если путаное многообразие мира не терзает человека.

— Наступает вечер, — показал пастух.

Станислаус показал на заходившее солнце.

— У меня есть хижина, — показал пастух.

— Хижина, — повторил Станислаус.

— Ночи прохладны. — Огонь — есть — пить — смотреть на небо.

Все было ясно. Все было просто. Все было понятно. Они сидели перед пастушеской хижиной. Огонь мерцал. Звезды отступили. Молчаливая женщина ходила взад-вперед, она принесла баранину, принесла вино. Черный платок скрывал ее лицо. В хижине на меховом ложе лепетал во сне ребенок. Он наполовину пел, наполовину говорил: «Отец здесь. Здесь отец. Отец здесь».