Чудотворец наших времен

И вот он – торжественный, непостижимый людским сознанием момент: крестообразно отстригаются пряди волос со склоненной головы, – как знак уже вечного удаления от помыслов земных, от мира.

Митрополит с особой силой произносит:

«Брат наш Иоанн постригает власы главы своея во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа».

Сердце Михаила дрогнуло.

«Иоанн! – отозвалось в нем. – Иоанн!»

Ведь так наречен был и предок его Иоанн Тобольский! Он просвещал именем Господним народы Сибири! Выпадет ли ему такая же участь?

«Иоанн!» – звучала в нем каждая клеточка, каждая частица души.

«Иоанн» – ведь это значит «благодать Божья»!

А братия тихо, протяжно пела: ««Господи помилуй, Господи помилуй».

И началось облачение нового монаха в одежды руками митрополита:

«Брат наш облачается в хитон вольныя нищеты и нестяжания»…

Затем надевается параман – четырехугольный плат с изображением креста. Он носится на раменах, то есть на плечах.

«Приемлет параман во обручение великого образа и знамение Креста Господня»..

Параман шнурами, пришитыми к его углам, охватил плечи монаха, обвил и стянул одежду.

Это знак обуздания всех похотей и плотских желаний.

С параманом возложили на монаха и крест, и стали одевать его в рясу.

Это «риза радования», потому что носящий ее избавляется от земных скорбей и печалей, вводится в нетленную жизнь, в полное послушание Господу.

Потом препоясали Иоанна кожаным поясом, чтобы, крепче стянув свое плотское естество, в бодрости и духовной силе всегда творить заповеди Божии.

А братия все пела «Господи помилуй», и он уже не мог сдерживать слезы, и они текли по его щекам, по черной бородке.

И облачили его затем в мантию – в одежду «нетления и чистоты», и обручили его ««ангельскому образу». Ведь, свободно развеваясь при ходьбе, ряса подобна крыльям ангела.

И надели на голову клобук – шлем надежды, спасения и послушания. Как воину, идущему на поле битвы, нужна защита от меча, так и монаху тоже нужен шлем для битвы духовной.

И обули его в сандалии-калиги, чтобы он благовествовал миру Слово Господа.

И вручил митрополит крест в правую руку Иоанна, а потом зажженную свечу:

«Рече Господь: тако да возсияет свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех».

И дал ему еще и вервицу – четки для молитвы.

И дал ему Евангелие – проповедать Слово Божье.

И стал Михаил иеромонахом, то есть священником и монахом одновременно.

Глава шестая Гроза

Федору Еремину продолжал сниться дивный сон – будто после пострига чернец призвал его следовать за собой.

И вот Федор идет каким-то темным коридором, двери распахиваются и он заходит в белый зал, где все наполнено чистотой и светом, а стен и потолка не видно вовсе. И стол, из-за которого встает митрополит Антоний, тоже какой-то необычный – парит в воздухе, а не стоит на полу, которого тоже нет. Федор замер у открытой двери, боится ступить – ведь провалится в пустоту. Но митрополит, улыбаясь, говорит:

– Да не бойтесь, идите сюда.

Он уже не в саккосе и омофоре, а в простом подряснике светло-серого цвета, с перламутровой панагией на груди. Волосы его как пух – седые, легкие, а лицо приветливое, совсем не такое, каким было во время пострига.

– Вот, Федор, что хочу сказать – надеюсь, вам в работе пригодится. Я ведь кое-что в литературе понимаю, как-никак на публичных чтениях Федора Михайловича присутствовал. Да! И представьте себе, не забыл, как он читал! Это было что-то необыкновенное! Голос-то у Достоевского был тихий да еще хриплый. А вот он читает, как Раскольников Сонечке признается, что это он старуху-процентщицу топором убил да еще родственницу ее тоже зарубил, – и в зале такая тишина, что слышно, как одна слушательница придушенно охнула. А господин, что со мной рядом сидел, давился слезами, когда Сонечка-то Родиону Романовичу стала говорить, что ему надо идти и во всем признаться! Вот, дорогой Федор, как твой тезка-то писал. Я к тому, что не надо тебе бояться, что ничего не получится. Но и видеть маяки, по которым свой корабль вести.

Ему приснился дивный сон – митрополит Антоний, какой-то необычный – парит в воздухе. Волосы его как пух – седые, легкие, а лицо приветливое

Митрополит приобнял Федора за плечи и повел за собой. И странно, по пустоте шагалось легко, свободно.

– Главное у тебя есть. Это любовь ко Господу. Владыка-то наш и сам так считал. А потом, надо любить свое дело, а тебе – своих героев. И не бояться жизни. Ведь он ничего не боялся? Верил, что Господь все управит? Вот! Когда я его из Битоля вызвал, он посчитал, что это ошибка. Всем сказал, что это какого-то другого отца Иоанна вызывают, чтобы наречь в архиереи. Едет в трамвае, одна женщина его узнала, спрашивает: «Отец Иоанн! Как вы в Белграде? Вы же в Битоле, в семинарии». А он: «Это случайно. Ошибка вышла. Я сейчас объясню». Приезжает. Ему говорят, что никакой ошибки нет. Надо ехать в Шанхай – требуется там архипастырь.