Чудовище без красавицы

У самого входа в галерею за красивым, но простым офисным столом сидела молодая женщина в безукоризненном деловом костюме; безупречный макияж, выполненный в светло-бежевых тонах, великолепная, но совершенно простая стрижка без всяких «рваных» челок и бритых затылков, а из драгоценностей – элегантные золотые серьги и тоненькое кольцо с голубым камнем, скорее всего маленьким, но очень чистым сапфиром.

– Сколько стоит входной билет? – тихо поинтересовалась я.

Девица подняла выпуклые карие глаза и расцвела в улыбке. Впечатление было такое, что она ждала именно меня, причем несколько дней совершенно безрезультатно разыскивала, а тут такая редкая, фантастическая удача, я сама явилась…

– Вход бесплатный, – уточнила безукоризненная девушка.

– Значит, просто так?

– Конечно, идите, – сияла она улыбкой.

Во рту сверкали два ряда идеально ровных и белых зубов. Или ей просто повезло от природы, или она потратила целое состояние, добиваясь «голливудских» клыков.

– А если я ничего не куплю?

– Ну и что? Посмотрите на работы, получите удовольствие…

Оценив такую редкостную приветливость, я осмелела и, показав на пакет, спросила:

– Хочу выставить пейзаж.

Девушка сделалась еще любезней:

– Так вы художница? Отчего сразу не сказали? Вам сюда, налево по коридору, комната номер семь.

– Простите, но хотелось бы сначала показать работу Маше Говоровой.

– Она как раз там сидит, – пояснила девушка. – Мария Леонидовна и принимает работы.

Я пошла в указанном направлении, чувствуя спиной, как она смотрит мне вслед.

Седьмая комната оказалась огромным помещением, заставленным всякой всячиной. Гнутая мебель из бамбука, антикварный диван с высокой спинкой и полочкой, куда когда-то ставили белых слоников, целая куча статуэток, этажерочек, масса картин, прислоненных к стенам, впрочем, они еще и теснились повсюду на стенах так, что рамы касались друг друга. Диссонансом в этой лавке старьевщика был компьютер, помещенный на письменном столе производства мастеров времен Павла I. Словом, контраст между светлым, по-современному обставленным холлом и седьмой комнатой был разительный. Зато девушка, ловко гонявшая по экрану курсор, выглядела так, как в моем понимании должна выглядеть художница: худенькая, даже хрупкая, темные волосы, стянутые на затылке в хвост, лицо практически не накрашено, одета она в мешковатый свитер, а на шее и запястьях тьма бус, браслетов, нитяных и кожаных фенечек…

– Вы ко мне? – спросила Маша.

Я кивнула.

– Слушаю, – вежливо, но достаточно холодно продолжила Говорова.

– Я хотела выставить в вашей галерее пейзаж…

Маша окинула меня оценивающим взглядом, в ее глубоко посаженных карих глазах мелькнуло легкое раздражение, но она проговорила:

– Работа у вас с собой, она одна?

Я вытащила картину из пакета и положила на роскошный стол.

– Вот.

Вся кровь бросилась Говоровой в лицо, очевидно, у нее онемели ноги и руки, да и язык в придачу, потому что Маша выпустила мышку и минуты две смотрела на золотой луч, падавший на верхушки елей. Потом наконец Говорова собралась с духом и прошептала:

– Где вы взяли эту вещь?

– Лена Федулова попросила ее спрятать, – пустилась я в подробные объяснения. – Боялась, что картина попадет в опись и не окажется на вернисаже…

Маша молча выслушала рассказ, потом вздохнула:

– Значит, вы дружили с Леной. Странно, однако, что я вас никогда у нее не встречала…

– Мы не приятельствовали, хотя находились в прекрасных отношениях, я преподавала Никите немецкий.

– Гувернантка, значит, – произнесла Маша, не отрывая взгляда от пейзажа.

– Не совсем, я репетитор, у Никиты, кроме меня, была няня… Но она сразу уволилась, когда… Вы в курсе неприятности, которая случилась с Павлом?

Маша кивнула.

– Няня и домработница уволились сразу, – продолжала я.

– Они обе мне не нравились, – неожиданно сказала Говорова. – Нянька такая неприветливая была, она, по-моему, терпеть не могла хозяев, а домработница вечно ныла и жаловалась на больную спину. Я еще удивлялась, отчего Лена их держит, платит большие деньги и выносит откровенное хамство, по крайней мере, от няни…

– Ну уж не такие сверхдоходы приносит это ремесло, – улыбнулась я, – больше хлопот. Дети бывают разные, хотя Никитка очень милый, мне его жутко жаль, надеюсь, что он поправится…

– А он заболел? – удивилась Маша.

– Вы ничего не знаете! – ахнула я.

Говорова неожиданно побледнела:

– Что случилось?

Узнав правду, она потянулась к крохотной дамской сумочке, вытащила ингалятор и, выпустив себе в рот пахучее облачко, устало сказала:

– У меня астма, стоит чуть-чуть понервничать, как начинается приступ. Боже, какой ужас вы рассказали. Где лежит несчастный ребенок? Может, ему помощь нужна? Или еды принести, соки, фрукты… Получается, что он сиротой остался… Отец в тюрьме, мать погибла, бабушка в клинике.

– Он в реанимации, в Морозовской больнице, – объяснила я, – звоню туда два раза в день, но он пока не пришел в себя, никакие передачи для него не принимают и посещений не разрешают…

Говорова опять вынула ингалятор, вновь в воздухе повис резкий, даже едкий запах.