Чукотка

— Если ученики собираются ехать, пусть поедет столько, сколько смогут увезти нарты. Пусть учатся ненавидеть врага, — предложил Кукай.

— Моих пять бойцов поедут, — сказал Андрей Андреевич и, обращаясь к Кукаю, спросил: — Стрелять он будет?

— Нет, я думаю, не будет. Когда много народу приедет, стрелять не будет. Только как бы сам себя не застрелил. Хотя нет. Он не захочет расстаться со своим большим стадом.

Рано утром нарты, рассыпавшись веером, галопом неслись к стойбищу Араро. Возле стада оленей они остановились, и Кукай послал одну упряжку за пастухами.

Едва из стойбища заметили приближение собачьих упряжек, как люди суетливо начали перебегать из яранги в ярангу. Прислонившись к стойке, Араро смотрел на подъезжавшие упряжки с видом полнейшего равнодушия. Он не сказал даже подошедшим к нему людям слова обычного приветствия, а только спросил:

— Зачем так много гостей?

— Говорить к тебе приехали о человеке, которого ты убил, — сказал Кукай.

— Разве мой пастух Чомкаль не передал вам? Я наказал, чтобы ко мне никто не ездил. У меня совсем пропала охота разговаривать с мышеедами.

— Скотина какая! — сказал Андрей Андреевич по-русски.

— Да, Чомкаль передавал, но мы не послушались и приехали. Мы заставим тебя разговаривать, — заявил Кукай.

— Раз приехали — не обратно же уезжать. Будем говорить.

— Скажи: зачем ты стрелял в парня? — спросил Кукай.

Араро обвел глазами приехавших и сказал:

— Я убил на своей земле. Сказал ему: «Уезжай из моего стойбища. Нам не нужно учиться. Мы оленные люди. За оленями нам надо смотреть». Так мне сказал ваш Ленин, когда я с ним говорил.

— Что ты врешь? — закричала со злобой Тает-Хема. — Ленин давно умер, да и не мог он этого говорить!

Араро поднял на нее глаза.

— Мне недостойно разговаривать с тобой. Ты все равно дочь волка и собаки. Язык твой говорит наши слова, а обличье твое наполовину русское.

Тает-Хема хотела еще что-то сказать, но Таграй удержал ее за руку.

— Не надо. Пусть говорит все, что хочет. Все равно мы его увезем сейчас, — тихо сказал он.

Араро с брезгливостью отвернулся от Тает-Хемы и, обращаясь к Кукаю, продолжал:

— Я говорил с Лениным через солнце, — и он поднял палец кверху.

Ульвургын выступил вперед.

— И Ленин велел тебе застрелить моего племянника? Поговори сейчас, при нас, с Лениным.

— Я говорю с Лениным, когда мне хочется, а не когда тебе, мышеед. Ты никогда досыта не наедался оленьего мяса — и хочешь, чтобы я разговаривал с тобой?

— Посмотрим. Нам ведь Ленин тоже кое-что рассказывал про тебя, — сказал Ульвургын.

Но Араро не стал вступать с Ульвургыном в пререкания и повернулся опять к Кукаю:

— Поэтому я застрелил его. И если ты вправду начальник у русских, то скажи им, чтобы не ездили ко мне. Две зимы пусть не ездят сюда и береговые чукчи. А если кто еще приедет в мое стойбище, опять застрелю.

— Ну, хватит, товарищи, разговаривать с ним! Сил больше нет слушать. Собирайся с нами! — сказал Андрей Андреевич.

— Хе-хе-хе! Откуда у меня возьмется охота ехать вместе с вами? Уезжайте отсюда! Женщины, скажите, чтобы подали мне лучшую упряжку оленей. В стадо мне ехать надо.

— Возьмите его! — сказал Андрей Андреевич бойцам.

Два красноармейца взяли Араро под руки и поставили на ноги. В этот момент глаза шамана налились кровью, и он сильным ударом в грудь чуть не свалил красноармейца.

— Свяжите ему руки!

Как затравленный хищник, Араро стоял со связанными руками.

Когда его подвели к нарте, он сделал усилие, остановился и крикнул:

— Не сажайте меня на собачью упряжку! Или у меня нет ездовых оленей?

— Придется понюхать тебе собачьего кала, — сказал Ульвургын, выражая этим высшее пренебрежение к Араро.

Длинная вереница нарт тронулась в путь — обратно на культбазу. Секретарь райкома и Кукай остались поговорить с пастухами стойбища Араро. Пастухи молчали и смотрели вокруг испуганными глазами.

— Ладно, — махнув рукой, сказал Кукай. — Когда пастухи узнают, что Араро не вернется в стойбище, глаза у них повеселеют. Плакать о нем никто не будет. У него нет ни сына, ни брата, ни сестры. Он один, как хищный волк, стучал зубами на всю тундру.

ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ

Трудно представить себе всю прелесть чукотской весны, не пережив радостного чувства при наступлении ее. Она приходит неожиданно, вдруг, после вчерашней пурги. Ляжешь спать зимой, а разбудит тебя ласковое, яркое солнце, сразу наполняющее все жизненной теплотой.

Выбегаешь на улицу и видишь: рыхловатый снег, залитый светом почти круглосуточного солнца; далекие горизонты, не отгороженные атмосферной пылью, необычные краски небесного свода, тихий, прозрачный, чистый воздух.

А когда где-нибудь в сторонке, над прогалиной холма, пролетит первая птичка — это уже настоящая весна!

И хотя здесь не встретишь ни деревца с припухшими весенними почками, ни аромата яблонь и вишен, ни всего того, что привык встречать весной житель умеренной полосы, — все же нельзя не полюбить чукотскую весну.

Может быть, потому так и хороша она, что, казалось бы, самый незначительный признак оживления природы здесь захватывает все твое внимание.