Чукотскіе разсказы

Голосъ его звучалъ непоколебимымъ упрямствомъ. Старый торговецъ считалъ духовъ, говорившихъ въ пологу, такими же реальными существами, какъ людей, которыхъ онъ встрѣчалъ въ сосѣднихъ селеніяхъ, но зато и относился къ нимъ почти такъ же свободно, какъ къ людямъ. Безчисленную сѣть обрядовъ, которая перешла къ нему по преемству отъ дѣдовъ и отцовъ, онъ въ точности соблюдалъ, какъ наслѣдственное достояніе своей семьи: зажигалъ священные огни, собиралъ и уничтожалъ остатки ѣды, совершалъ возліянія кровью, мазалъ саломъ связки амулетовъ, приносилъ въ жертву собакъ. Но онъ совсѣмъ не хотѣлъ измѣнять характеръ своихъ житейскихъ поступковъ и отношеній сообразно велѣніямъ свыше, которыя притомъ въ чукотскомъ быту получаются черезчуръ часто, чтобы придавать имъ слишкомъ серьезное значеніе. Кителькутъ относительно боговъ и духовъ успѣлъ выработать себѣ смутно сознаваемую, но тѣмъ не менѣе глубоко засѣвшую теорію, по которой боги, получая съ него дань, какая имъ слѣдовала по праву, уже не должны были вмѣшиваться въ его отношенія къ людямъ и жизни. Въ довершеніе всего, духи, призванные Уквуномъ, обнаруживали явное пристрастіе къ интересамъ задняго шатра, и онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что это какіе-то не настоящіе духи, по всей вѣроятности, домашніе покровители Анеки, которая ихъ привезла съ собой изъ своей родины.

Но Уквуну слова стараго торговца показались чуть не святотатствомъ.

— Грѣхъ! — тотчасъ же откликнулся онъ изъ своего угла. — Не говори! Только меня подводишь! Ты противишься, а на мнѣ могутъ выместить!

Въ голосѣ его звучалъ страхъ. Чукотскіе духи, недовольные поведеніемъ слушателей, имѣютъ обыкновеніе вымещать на шаманахъ свой гнѣвъ.

— Что онъ проситъ? — отрывисто спросилъ Кителькутъ.

Онъ готовъ былъ дать духамъ выкупъ, чтобы они не мѣшались въ его дѣла.

Уквунъ снова пустилъ въ ходъ колотушку и бубенъ и принялся пѣть и барабанить съ удвоеннымъ усердіемъ, видимо, желая загладить неловкія слова хозяина. Но духи, повидимому, обидѣлись замѣчаніемъ Кителькута и рѣшили хранить суровое молчаніе, и никакія усилія Уквуна не могли заставить ихъ явиться снова. Это продолжалось съ четверть часа.

Вдругъ слушатели, нетерпѣливо слушавшіе безплодныя завыванія Уквуна, вздрогнули всѣ сразу. Въ отвѣтъ на пѣніе старика въ противоположномъ углу полога раздался другой голосъ, тоже пѣвшій напѣвы, посвященные призыву внѣшнихъ силъ. Это не былъ голосъ духа, онъ для этого былъ слишкомъ чистъ и громокъ. Онъ вырывался изъ груди своего обладателя съ такой полнотой и свободой, которая говорила прежде всего о крѣпкихъ легкихъ и хорошо развитыхъ связкахъ горла и во всякомъ случаѣ не имѣла ничего общаго съ захлебывающимся хрипѣніемъ гостей Уквуна. Звуки этого голоса наполняли пологъ, обтекали его стѣны и углы, рвались наружу и, не находя выхода, носились взадъ и впередъ, трепеща, какъ пойманныя ласточки, пока, наконецъ, присутствующимъ не начало казаться, что онъ раздается уже не во внѣшнемъ мірѣ, а гдѣ-то внутри, подъ ихъ собственнымъ черепомъ.

Уквунъ былъ пораженъ не менѣе, чѣмъ другіе, и, сдѣлавъ двѣ или три попытки состязаться съ новымъ пѣвцомъ, сбился съ тона, оборвался и замолкъ. Онъ прекратилъ также свой барабанный бой, который теперь не имѣлъ никакого смысла. Новый рядъ напѣвовъ тоже прекратился на мгновеніе.

— Пусти! — громко сказалъ повелительный голосъ Нувата, — такъ какъ это былъ онъ. — Слышно было, какъ они съ Уквуномъ помѣнялись мѣстами. Вслѣдъ за этимъ колотушка снова застучала въ бубенъ съ лихорадочной быстротой, и цѣлый взрывъ переливающихся тоновъ голоса разразился надъ слушателями. Молодой шаманъ замѣнилъ стараго и, въ свою очередь, хотѣлъ помѣриться съ духами вѣтра.

Однако, Нуватъ не сталъ тратить много времени на предварительныя эволюціи. Напѣвы Уквуна расчистили передъ нимъ дорогу, и онъ чувствовалъ въ себѣ достаточную степень возбужденія, чтобы прибѣгнуть прямо къ заклинаніямъ.

— Мой челнокъ, — запѣлъ онъ, — легокъ и быстръ! На лету обгоняетъ птицъ. Маленькая птичка каянальгинъ, — обгоняетъ и ее. Двѣ мои души[39] сказали: мы возьмемся за ручки по обѣ стороны челна и полетимъ въ невѣдомыя страны! Хорошо мнѣ летѣть съ вами, сидя на растянутой шкурѣ, среди круглой деревянной ограды, грести веслами изъ китоваго уса… Го, го, го, гой!

Онъ аккомпанировалъ себѣ на натянутой кожѣ, которую воспѣвала его пѣснь, но теперь полоска китоваго уса слегка касалась звонкой поверхности и извлекала изъ нея тихіе рокочущіе перекаты, какъ будто отъ этой упругой перепонки отскакивали маленькіе круглые шарики, непрерывно возвращаясь назадъ, чтобы оттолкнуться снова. Эти звуки не заглушали, а только еще болѣе оттѣняли значеніе словъ Нувата.

— Голова Летающаго въ темнотѣ — моя голова… Его руки — мои руки… Его ноги — мои ноги… Тѣло его я присвоилъ себѣ, а мое собственное тѣло стало старымъ пнемъ, упало на стрѣлку мыса среди наноснаго лѣса… Пѣснь моя прекрасна. Души мои летаютъ въ разныя стороны, обозрѣваютъ все сущее, сами невидимыя, и приносятъ въ мою грудь знаніе, какъ пищу въ гнѣздо.

— Издавна стремлюсь я летѣть на своемъ кругломъ парусѣ вверхъ, вверхъ!..