Чума

Вот «просвещённая гуманная Европа». В которой не солдат — самих «баб» не жалеют. Не ради выполнения боевой задачи или, там, «боишко, чинишко, орденишко», а просто…

«Не знаю. И знать не хочу-у-у-у!».

Страшно. Старательному, благовоспитанному, благонамеренному… бреясь утром, сказать в зеркало:

— Ты — убийца.

Стыдно.

— Ты — грязнуля.

Неудобно.

— Мыть руки с хлоркой? Они же будут сохнуть! Мои холёные руки станут сухими, обветренными. Как у какого-то извозчика.

В просвещённой и процветающей Европе женщины продолжали умирать.

Россия и тут опоздала: первый государственный роддом был создан по указу Николая II в 1897 году, «…дабы женщины лёгкого поведения не рожали на улицах». Остальные рожали в домах. Неумытых хирургов прямо из морга… как-то не наблюдалась. Всё в рамках 10 % нормы, которая «считалась благополучной».

Коллеги, прогресс требует концентрации населения. Преимущественно мужского. Которое закономерно хочет перейти в состояние женатого. Жёны ваших людей будут рожать. Вам это странно и неожиданно? — Придётся озаботиться. Рост системы быстро исчерпает существующие возможности. «На вас здесь не запасли». Нужно или расширенное воспроизводство традиционных повитух, что вовсе не мгновенно, или качественный скачок.

Или сбрасывайте темп прогрессизма до обычного в РИ, или озаботьтесь родильными домами. Получите вариации Пражской или Венской клиник. Тогда — молитесь. Чтобы и у вас появился свой «Земмеля».

Факеншит уелбантуренный! Очевидное — невероятно?! Перебирая во множестве попадёвые истории, нигде не нахожу примеров заботы о родовспоможении. Проявление сексизма в форме маразма? Торжество системной некомпетентности? Какой может быть прогресс человечества без внимание к рождению человека?! Для кого вы прогрессируете, коллеги?! Для покойников?! — Им ваши труды ненадобны.

«Мёртвые срама не имут». И прогресса — тоже.

Ни призывами, ни угрозами, ни фактами невозможно было сломить позицию европейских врачей.

— Такова женская природа, особенности консистенции телесных жидкостей, слабость конституции, наказание за первородный грех…

— А мужчины?

— Что?! Они же не рожают!

— Да. Но — дохнут.

Госпиталь в Глазго в 1849 г. — из самых «нездоровых» во всем королевстве. Окна выходят на кладбище, где неглубоко похоронены холерные больные. Летальность доходит до 60 %, хирург вполне удовлетворен, если удаётся снизить до 25 %.

Очень хороший показатель. В военных госпиталях смертность после ампутаций 75–90 %.

— А что вы хотите? Миазмы. Место такое.

Место оставалось «таким» до Джозефа Листера.

Он много чего успел понаделать: усовершенствовал технику резекции лучезапястного сустава при туберкулёзе; ввёл антисептический рассасывающий кетгут; провёл работы по анатомии, гистологии и микробиологии; описал мышцы радужной оболочки глаза; открыл bacterium lactis — возбудителя молочнокислого брожения.

Но главное — он был хирургом. Без всякой войны в Глазго шёл поток ранений и переломов. А лечение было опаснее битвы.

«Человек, который ложится на операционный стол в наших хирургических госпиталях, подвергается большей опасности, чем английский солдат на полях Ватерлоо».

В те времена хирург выбирал старый сюртук, к обшлагу которого привязывал кусок обыкновенной верёвки для перевязки артерий. Это облачение использовалось им в течение шести месяцев или года. Для главного хирурга эта одежда служила неограниченное время, пока постепенно не покрывалась грязной коркой, чем очень гордился её носитель.

В 1865 г друг Листера достал (сплетничают — «украл») образец сырой карболовой кислоты, которая применялась для дезинфекции сточных вод.

И то правда: велика ли разница между хирургией и канализацией?

Листер применил карболку в лечении сложных переломов.

Очистив пораженный участок и удалив свернувшуюся кровь, покрыл рану куском ваты, пропитанной неразведенной карболовой кислотой, поверх которой уложил пропитанный карболкой кусок полотна. На этот «пирог», чтобы препятствовать растворению дезинфицирующих средств, наложил свинцовую пластинку. Повязка укреплена лейкопластырем и обёрнута всасывающим материалом. Карболка вместе с кровью образовывают корку — заживление происходит под струпом.

Позже Листер модернизировал повязку: замазка из мела и растворённой в льняном масле карболовой кислоты действовала подобно припарке, не раздражая ни кожу, ни рану.

Листер привёл (март-июль 1865 г. журнал «Lancet») одиннадцать случаев применения антисептической повязки. Один — летальный, один — больной лишился конечности. Остальные — успешны.

Преобразились палаты Глазговского госпиталя. Раньше там свирепствовали «госпитальные болезни», но со времени введения антисептического метода в течение девяти месяцев не было ни одного случая госпитальной гангрены, пиэмии или рожи.

Дезинфекция карболкой сделала возможными операции, о которых ранее не мечтали: на брюшной и грудной полостях, черепе, почках, печени, селезёнке, мозге…