Чума

Абдулла даёт спецификацию «материального выражения искренней благодарности и неизбывного восторга». Свечки стеариновые, стеклянные светильники к ним: «зима близко», зимой темно. Краску для волос, мыла разные, хрустальные подвески с сурами, зеркальцы малые…

— Э… достопочтенный ташдар. Разве красоту жён прекраснейшего может вместить маленькое зеркальце?

— Хм… есть варианты?

— Есть, могу показать!

И Николай, при покровительстве «банщика» Абдуллы, устанавливает в гаремной бане составное зеркало. Я про такое уже…

Эмир возвращается из объезда своих земель, встречается со своим отражением…

— Ё! Шайтан! Э-э-э… Хороший подарок. Наградить купца-гяура моими прошлогодними туфлями.

— Смилуйся, о величайший. Это не подарок — это образец. Если он пришёлся тебе по вкусу, то я немедленно отпишу моему господину, Воеводе Всеволжскому, ибо вещь принадлежит ему. И, если он согласится, то ты сможешь приказать ташдару купить для своей прекрасной мыльни. А если нет, то я немедленно заберу. Дабы не отвлекать взор благочестивейшего от мыслей о сокровеннейшем.

Николая из дворца выгнали палками. «И чтоб дорогу сюда забыл!». Но Абдулла объяснил Ибрагиму… варианты.

Взять чужое — без проблем. На этом строится средневековая война и всякое государство.

Война? У Воеводы нет и трёх сотен бойцов. Но война с Суздалем… Вопрос не «будет — не будет». Будет. Ты готов?

Отдать назад вещицу — тоже война. В гареме.

«Я могу воевать со всем миром. Или с тобой, дорогая».

У эмира таких «дорогих» — четыре законных. И с десяток… так, «для наслаждений». Какая война?! — Гарантированное поражение.

Я — про гарем. А вы про что подумали? — Хотя и на поле битвы…

Николая вызвали во дворец, вельможи пытались с ним торговаться. Николай помнил мои проповеди на Аише: «Они все — чисто рядом постоять. Дело делаешь только ты». Кивал, мычал, воздевал очи к небу…

— Благороднейший весной сокрушит всех гнусных язычников. И Волжский путь станет свободным и безопасным. А вещица пусть повисит пока на стенке. Так и передай своему… этому… как его…

— Да пребудет на сиятельнейшем эмире Ибрагиме благоволение Аллаха! Да дарует всевышний ему тысячу побед и десять тысяч лет счастливой жизни! Когда разбойников не будет, я уверен, мой господин, в восхищении от победоносности победоноснейшего и справедливости справедливейшего, отдаст ему зеркало. Даром. С доплатой. А я — человек маленький, я пока заберу.

Шесть раундов переговоров. Если кто-то думает, что торговая сделка такого уровня легче наладки неисправного дизель-генератора… Солидола нет. А так-то…

Эмир послушал отчёт о переговорах, выразился эмоционально-неразборчиво:

— А пошли они все…!

И уехал на охоту. Абдулла покрутил в голове расставальную фразу повелителя, помолился, повздыхал, пропотел… И пустил Николая в ту прачечную. Где Николашка быстренько устроил «Reset». В смысле: стенка есть, а зеркала нет.

Эмир приехал — бабы в экстазе. Тотально, непрерывно и поголовно.

— Привести наглеца! Позвать палача!

Николай стоит на коленях, палач помахивает секирой.

— Верни зеркало!

— О благороднейший, сиятельнейший и благочестивейший! Нимврод современности! Шатёр благочестия! Не могу! Воля господина моего, «Зверя Лютого»!

Николашка перетрухнул страшно. Остаться без головы — на раз. Я про это говорил не единожды, он был морально готов. Потому даже не храбрости — просто упрямства набрался.

Ситуация, хоть только виртуально, но была нами пройдена. Солнечный зайчик от лезвия палаческой секиры… беспокоит. Но не «выключает».

— Казнить или миловать, о солнцеподобный, в твоей власти. Жизни твоих поданных принадлежат тебе. Я же представляю здесь особу Воеводы Всеволжского. Твоего, о правовернейший, соседа, друга и почитателя. Ежели я вызвал твоё неудовольствие, то отпиши моему хозяину. И он, по твоей просьбе, с удовольствием срубит мне голову.

Тема болезненная. Юрисдикция, закон гостеприимства, статус посла…

«Политика — искусство возможного». Но так хочется… наглеца к ногтю…

Николай сидит в зиндане, мучается «остроумием на лестнице». Хотя лестницы нет — стража забрала. Молится Богородице, ругает себя за глупость. За эту, за предыдущую, за пред-пред… постепенно доходя до той истории, когда я его полу-убитого на дороге подобрал.

— Лучше б я тогда сдох!

Или не лучше? А раз не сдох, то… в зиндане — закономерно.

Эмир остыл, гарем прогнал, сидит-грустит в одиночестве.

— Э… дозволит ли блистательнейший переменить блюдо с остывшей бараниной?

— Заходи. Это всё ты! Это всё из-за тебя! Я тебе, Абдулла, как самому себе, а ты…

— Я виноват в том, о благороднейший, что помог твоим прекрасным жёнам увидеть их красоту? Что их развлекло и развеселило, что позволило им стать ещё красивее, ещё сильнее радовать сердце победоноснейшего своими прелестями?

— Ладно, что делать?

— Вернуть.

— Мозги шелудивого ишака! Разве эта стадо взбесившихся кобылиц позволит?!

— Заплатить.

— Это разорит мою страну, это возмутит мой народ, это сорвёт мои планы!