Чума в Бедрограде

Курлаев сказал: «Мы из-за его выкрутасов теперь не отмоемся».

Виктор же Дарьевич сказал: «Скотина», — но подумал, что тут есть, над чем думать. С некоторой вероятностью.

В мае этого года Дмитрий Ройш явился в Медкорпус налегке и с предложением честной сделки: документы и прикрытие в обмен на работу и ещё раз работу. Виктор Дарьевич ему работу дал, хотя Рыжов вздыхал из-за очередного самоучки в Инфекционной части («к себе в Когнитивную бери хоть тех, кто читать не умеет, но прекрати уже совать мне людей без минимального медицинского образования»), Камерный качал головой из-за беспечности Виктора Дарьевича («любишь же ты всяких перекати-поле»), Курлаев кривился из-за бюрократии («опять фальшивые досье, нас и так прижимают изо всех сил»).

Виктор же Дарьевич счёл бы Медицинскую гэбню полными дураками, если б они не взяли к себе человека, который (без образования и без всяких там лабораторных условий) сварганил когда-то сыворотку, вроде как обеспечивающую иммунитет к степной чуме.

Потому что этот Дмитрий ни разу не Ройш, а вовсе даже Смирнов-Задунайский, заключённый с Колошмы, в условиях эпидемии назначенный санитаром и погибший в сожжённом изоляторе аж в 76-м году.

О чём этот Дмитрий сам в лоб и заявил, когда пришёл на собеседование к Медицинской гэбне.

На собеседование его протолкнул один виктор-дарьевический ревизор, в прошлом — голова гэбни Колошмы. Личность просителя тоже он подтвердил. И он же поселил того в собственной квартире, пока Медицинская гэбня не разберётся с документами, пропиской и, соответственно, жильём.

Рыжов отмахнулся: «Проблемой меньше», — Камерный удивился: «Тёплые же отношения у гэбни Колошмы с заключёнными», — Курлаев запараноил: «Вокруг твоего ревизора столько лет фаланги ходили, ты рехнулся ему позволять контакты с мертвецом?»

Виктор же Дарьевич подумал: «Они издеваются», — когда в июне вызвал Дмитрия Ройша по поводу прописки, а тот замахал руками и стал путано объяснять, что, мол, там между ним и этим самым ревизором что-то происходит и, мол, хотелось бы, чтоб и дальше происходило. Пожалуйста, мол, придержите прописку, вы же, мол, понимаете, пусть, мол, ревизор пока думает, что Дмитрию Ройшу всё ещё негде жить.

Виктор Дарьевич понимать всякое «что-то происходит» очень не хотел, поэтому схватился за голову и прогнал Дмитрия Ройша с глаз долой и с напутствием: пусть тогда сам приходит, если захочет жильё, — документы в порядке, возможность есть.

За лето Дмитрий Ройш так и не пришёл. Зато, когда в сентябре он пропал из Медкорпуса, притащив за собой фаланг, Рыжов спросил: «Где его искать-то?», — Камерный вспомнил: «Через ревизора», — а Курлаев изошёл на желчь: «Через ревизора, через ревизора — отлично придумано: прописки нет, жилья нет, соседей нет, ничего нет; пойди докажи теперь, что он сам есть!»

Виктор же Дарьевич промолчал, в который раз убедившись, что всякое «между ними что-то происходит» — не к добру.

В купе осторожно постучались.

Один из сопровождающих (не тот, что дежурил в проходе) принёс чай и пепельницу. Виктор Дарьевич недоумённо нахмурился: он просил чай, пепельницу и ещё чай — что тут непонятного? Сопровождающий смутился и с достойной похвалы расторопностью понёсся за вторым чаем, но из-за всё той же расторопности не оставил Виктору Дарьевичу ни первого чая, ни пепельницы — так и утащил на подносе.

Виктор Дарьевич вздохнул и решил в следующий раз поинтересоваться фамилией дефективного.

Виктор Дарьевич признавал право на жизнь (по крайней мере, право на немалую зарплату сотрудника Медкорпуса) только за двумя типами людей.

К первому типу относились все те, кто способен приносить пользу мозгами: умные, погружённые в своё дело, с надписью «мне интересно» на лбу. Ко второму — те, кто способен приносить пользу руками: сообразительные, расторопные, умеющие читать надписи на чужих лбах и, соответственно, без лишних просьб убегающие делать отчёты, новые анализы и новый же чай.

С прочими вариациями на тему якобы разумных существ Виктор Дарьевич предпочитал дел не иметь.

Вот разнесчастный Дмитрий Ройш как раз произвёл на Виктора Дарьевича правильное впечатление: всё рассказывал о том, сколько всего мы ещё не знаем о травах и традиционной медицине степняков, сколько всего можно было бы сделать, если учесть и использовать тот опыт, которым степняки не делятся с кем попало, — и так далее, и так далее, и так далее. Рассказывал, как не воспользовался суматохой, чтобы сбежать с Колошмы, когда степная чума только-только вспыхнула, — потому что его озарило, в каком направлении стоит работать над лекарством. Рассказывал, как, чудом спасшись из изолятора, дошёл до степного поселения и убедил местного травника взять его учеником. Рассказывал, как семь лет собирал траву, варил настои по местным рецептам и разбирался в тонкостях местных же представлений о фармакологии. Рассказывал, что покинул степь по одной-единственной причине: производство понаехало, строительство развернулось, стали шастать силовики и едва ли не фаланги — а так бы, конечно, там и остался.