Чума в Бедрограде

Рыжов говорил: «В Инфекционной Части не место всяким проходимцам, это серьёзнейшие вещи, а не игрушки, поймаем недоумка — пойдёт на донорские органы». И Рыжов был в своём праве. Инфекционная Часть — его, он и так еле согласился пристроить Дмитрия Ройша по просьбе Виктора Дарьевича, а получилась такая дрянь.

Камерный поддакивал: «Он нас обманул, использовал в своих каких-то целях, а мы ведь ему помогли — так дела не делаются, он должен ответить за свои поступки». И Камерный тоже был в своём праве. Если тут кто и будет разбирать Дмитрия Ройша на органы, то именно он, кому ещё-то скальпелем махать.

Курлаев истерил: «Он нарочно нас подставил, этот карантин — бессмыслица, он чего-то хотел добиться от директора отряда, это какое-то грязное дело, а нам после него фаланг отваживать». И Курлаев — как ни прискорбно — был в своём праве. Вся бюрократия обычно на нём, ему больше всех впахивать придётся, чтоб фаланги отцепились.

Виктор же Дарьевич, засунув чувство вины перед гэбней поглубже и высунув здравый смысл повыше, осторожно возражал. Кулаками и скальпелями трясти без толку, бить и резать пока некого. А если б и было кого, всё же стоило бы сначала разобраться, грязное дело или не грязное.

Просто так подобные номера не выкидывают, тут должно быть объяснение.

Сначала объяснение, потом обвинение.

Потом, возможно, скальпель. Возможно, нет.

И с утра понедельника Медицинская гэбня сама начала разматывать клубок деяний Дмитрия Ройша.

Во-первых, он пропал.

Что уже нехорошо: человек с одними фальшивыми документами с некоторой вероятностью найдёт способ сделать другие фальшивые документы, — и ищи его на здоровье по всей стране.

Во-вторых, все эти запросы на материалы, аппаратуру и эксперименты были вовсе не от него, а от самых разных сотрудников Инфекционной Части, коим он по доброте душевной разрешил пользоваться своим именем для всяких подотчётных действий.

Так часто делают: кто свою очередь на какую-то редкую аппаратуру (например) израсходовал, тот клянчит у коллег их очередь, если им вдруг не горит. Но чтоб так много человек одним и тем же именем для прикрытия пользовались — это что-то новенькое.

В-третьих, он действительно пытался пропихнуть карантин тому несчастному отряду.

Сотрудники Инфекционной Части имеют право принимать бюрократические решения  в обход своей канцелярии, если вопрос экстренный. Им для этого нужна всего-навсего печать любого медицинского ревизора.

Потому что ревизоры — это быстрый способ опосредованной связи с Медицинской гэбней. Ревизор получает запрос на карантин, доносит его в обход медленных канцелярий прямиком до гэбни, в случае согласия гэбни ставит именную печать и, в общем-то, всё. Иногда — разбираются без гэбни даже, когда всё просто, понятно и не грозит дополнительными проблемами впоследствии.

Ревизоры умеют отличать, что грозит, а что не грозит.

Медицинская гэбня чрезвычайно гордилась институтом ревизоров в Медкорпусе: сокращение бюрократической волокиты посредством специально обученных реактивных бюрократов, способных быстро разобраться со спорными моментами и не досаждать гэбне глупостями, — это единственный способ и формальности соблюсти, и сил впустую не тратить.

Бюро Патентов вон тоже имеет специально обученных реактивных бюрократов. Фаланги называются. Это обстоятельство радовало Медицинскую гэбню дополнительно, хоть и несколько фрайдистски: как же, свои собственные маленькие и безобидные фаланги, которые делают то, что им скажешь!

Ну, чаще всего делают.

Ни один ревизор к Медицинской гэбне с карантином Дмитрия Ройша совершенно точно не обращался.

Значит, именная печать поставлена по собственному разумению ревизора.

Оставалось, в общем-то, только взглянуть, которого из ревизоров конкретно. Но Виктор Дарьевич не очень-то хотел глядеть. Дурные, скажем так, предчувствия одолевали на этот счёт Виктора Дарьевича.

Одолевали и одолели.

Карантин Дмитрия Ройша подтвердил ревизор не Инфекционной Части, а Когнитивной. Так иногда случается, до кого первого добежали — тот и разбирается, ничего криминального. Совсем ничего.

Кроме того, леший, что карантин Дмитрия Ройша подтвердил ревизор Когнитивной Части, служивший когда-то давно в гэбне Колошмы.

И поселивший когда-то недавно Дмитрия Ройша в собственной квартире.

Виктор Дарьевич допил свой второй чай, когда поезд уже замедлился и пополз по ночному Бедрограду.

Фонарный свет в лужах, редкие такси, знакомые и привычные силуэты домов, чернильными тенями проступающие в темноте.

Столица, где Виктор Дарьевич жил уже много лет подряд, гораздо больше, просторней, величественней и эффектней: почти все здания — высоченные, некоторые даже выше десяти этажей, улицы — широкие и прямые, фонари — яркие, освещающие по целому кварталу; каждая деталь так и кричит о новом государстве, прогрессе, торжестве технического развития. Но тем, кто вырос в кривом и скособоченном Бедрограде, старый осыпающийся кирпич заводских стен как-то ближе столичных роскошеств.