Чума в Бедрограде

Как и то, что у разных людей разные способы быть бесчувственными. Ройш хотя бы не пьёт, Ройш всего-навсего валит на себя непомерный объём работы.

У всех свои способы и свои поводы.

И если всё-таки не поговорить об этом хоть с кем-нибудь (пусть умолчаниями, пусть в самых общих чертах), можно не изображать перед самим собой испытание силы воли, а сразу упиться в хлам.

— Есть вероятность, что Габриэль вернётся к работе через некоторое время, — Максим впервые с момента окончания чумы произнёс «Габриэль» и сам дёрнулся. — Он нездоров, лечится в Медицинском Корпусе.

Вспомнилось, как, услышав о Медицинском Корпусе от Охровича и Краснокаменного на девятый день, Максим почему-то решил, что это работа Бедроградской гэбни. Они ведь обещали обеспечить Габриэлю безопасность, когда накануне приходили к Максиму спрашивать о заражении дома на Поплеевской!

Но безопасность Габриэлю обеспечил Дима, которого Максим убил ни за что.

Кто заразил их с Габриэлем дом — централизованно, через канализации — до сих пор неизвестно. Ответ найти не удалось. Все плюнули, у всех есть дела поважнее.

Теперь Максим понимал: да, есть дела поважнее, на девятый день у самого Максима могли бы быть таковые. Он мог бы помочь любой мелочью Университету или Порту, но он предпочёл убить Диму.

Уже плевать, всем плевать, но немного стыдно.

— Что-то серьёзное? — искренне встрепенулась Лидочка, хотя Максим прекрасно знал, что Габриэля она всегда недолюбливала.

— В Медицинский Корпус с несерьёзным не берут. Но всё будет в порядке.

По крайней мере, подумал Максим, очень хотелось бы в это верить.

Да только верить — это отдельный талант.

— А… — начала было Лидочка, но передумала, просто сделала ещё глоток ликёра.

— Спрашивай.

— А ты?

— Еду в Столицу, — честно ответил Максим. — Сегодня вечером.

— В Медкорпус?

— Именно, — и это снова было честно.

Лидочка ведь не уточняла, едет ли он держать Габриэля за руку или вносить собственную посильную лепту в оплату помощи от Медицинской гэбни.

Медицинская гэбня была бы не прочь разобраться на живом материале, что же не так с теми самыми людьми 51-го года рождения, которые отметились и в контрреволюционном движении, и в других нашумевших в своё время экстремистских акциях.

Сведения о частной лаборатории, проводившей несанкционированные эксперименты по изменению уровня агрессии у целой партии младенцев, крайне противоречивы. Гормональные показатели тех, кто вырос из этих младенцев, колеблются на границе, но всё-таки в пределах нормы — только для Виктора Дарьевича, главы Когнитивной Части Медицинского Корпуса, это ровным счётом ничего не значит. У главы Когнитивной Части есть теория, которую ему было бы интересно проверить.

«Это не единственный вариант», — повторял Гуанако.

Гуанако вечно видит варианты там, где для Максима их быть не может.

— Ты держись, — крайне уместно вздохнула Лидочка.

— Спасибо, — сдержанно кивнул Максим.

Максим не думал, что Медицинская гэбня так жестока и бесчеловечна, как о ней рассказывают. Не было ни страха, ни сомнений: если он может сделать что-то полезное сам, он должен сделать. Добровольно согласиться на эксперименты в Когнитивной Части — это ещё не самоубийство.

Лидочкино «держись» уместно совсем по другому поводу: ведь есть же ещё вопрос, что делать дальше, если уж Когнитивная Часть — не самоубийство.

Наверное, можно перебраться в проклятое Ирландское Соседство, устроиться там на росскую кафедру.

Наверное, можно даже попытаться поговорить с Габриэлем, когда тот будет в порядке.

Максим предпочёл бы любому многообещающему «наверное» простое и честное «наверняка». Поэтому —

Наверняка можно просто не слишком спешить выбираться из Когнитивной Части.

Для начала.

…Когда Максим пришёл на вокзал, ощущение «для начала» всё-таки уступило место ощущению конца.

Любой вокзал — странное место, каждый шаг по перрону делает прошлое всё дальше, а неизвестность, заброшенность и грязноватый туман — всё ближе. Поезда уходят в какое-то непонятное «завтра», но перед тем, как уйти насовсем, на медленном ходу пробираются меж кирпичных коробок пустых депо и разобранных, омертвевших, никуда не отбывающих больше составов.

Да, Максим снова был не слишком трезв, поскольку в яркой безразмерной сумке Лидочки оказалась не только одна бутылка и не только ликёра.

В ушах еле слышно звенело, и почему-то очень хотелось зависнуть сейчас на краю перрона, до рези в глазах всматриваться в прямую вечную лесенку рельсов и думать, что будет, если упасть прямо перед гулко тормозящим поездом, везущим в Бедроград гостей из Крайнего Северного региона.

«Дык ничего не будет, мертвяк! Теперь только лясы точить», — каркнул в голове у Максима хриплый насмешливый голос, в котором нелегко было признать обычные интонации Гуанако.

В мае слетевший с катушек Гуанако вдруг придумал, как допросить Гошку о планах Бедроградской гэбни. Придумал, чтобы успокоиться, чтобы чем-то себя занять.