Чумщск. Боженька из машины

Пройдет, бывало, иной приезжий по Блюдному проспекту, поглядит на полупустые витрины, цокнет пересохшим языком, в расстройстве завернет на улицу Коришмана, где черт знает зачем бросит монетку в треснутый бассейн фонтана, выдует три кружки кислого пива во Вдовинском парке и сердито икая выйдет, сам того не заметив, прямехонько к полицейскому управлению. Тут-то приезжий и застывает, долго глядит на здание, а потом, словно стыдясь себя самого изрекает: «неприлично», или «аляповато». Или вообще – соберется что-нибудь произнести, даже рот раскроет, но вместо слова выдаст лишь один из сортов удивленного выдоха, да помянет дурным словом Жана Лафонтена и Даль-Онгаро, которые безответственно выдумали небылицу про дороги, которые ведут в Рим, а не в полицейское управление города Чумщска.

Затем, оглядевшись, командировочный уходит прочь, чтобы более никогда не видеть этого здания, сесть в первый подвернувшийся экипаж и навсегда покинуть город.

Впрочем, сие поведение можно приписать лишь натурам тонкой душевной конструкции, тем, кто потратил энное количество времени на заполнение студенческого формуляра. Люди покрепче, не привыкшие расходовать жизнь на арифметику и постижение изящных наук, выражались проще и от того точнее. Приводить эти примеры мы не станем, уповая на читательское воображение.

Вернемся же к нашим господам, уже вошедшим в помещение.

Прямо с порога в носы артистов шибанул кислый запах молочной каши, иоду, аммиака и других острых, свойственных только детям и старикам ароматов. Меблировка тоже не соответствовала казенному заведению: цветастые шкапчики, столы, обитые желтою клеёнкой в синий горошек, местами обгрызенная не то мышами, не то детьми шведская стенка, длинные низкие деревянные лавки, заляпанные чем-то жирным, и еще много подобной пестрой дряни.

– Позвольте поинтересоваться, – произнес Крашеный, когда кое-как уселся на предложенный исправником маленький детский стул. Колени уперлись ему в подбородок, отчего артист стал походить на кузнечика,– Чем объясняется сие столь… необыкновенное место пребывания вашего участка?

Исправник сел за свой стол, смел в охапку лежащие на документах детские сказки и счетные палочки, несколько смущенно убрал их в сейф, закрыв его тремя поворотами увесистого ключа. Затем налил из графина теплой воды и осушил его в два глотка.

– Решением городничего это здание отдано на нужды полицейского управления. Прежде же помещение служило воспитательным учреждением для малюток, – последнюю фразу Жбырь произнес несколько брезгливо.

– А что же дети, где-то они обретаются? – отозвался из своего угла Усатый, который устроился не в пример лучше товарища, на большом красном резиновом шаре. Артист утопал в нем и покачивался, словно на волне. По довольной улыбке лицедея можно было понять, что ощущения пришлись ему по душе.

– Да уж не секрет где. Там, где им и положено – дома с родителями. Им необходимо излечиться от моральной кори нигилизма, которою их тут заразили. Теперь цветы божьи получают необходимое воспитание, а не подвергаются тлетворному влиянию всякой иноземщины, – исправник достал папироску и, закурив, отчеканил:

– Я давно подозревал этого немчуру.

– Вы имеете ввиду господина Фрёбеля? – заинтересованно спросил Крашеный.

– Его собаку, его. Основатель, радетель… змий кукурузный! Не далее, как три месяца назад я убедился воочию в его злонамеренности. Знаете, чего удумал этот нехристь? Выращивать из детей бандитов и анархистов!

Артисты притихли, всем своим видом показывая, что ждут продолжения рассказа. Полицейский важно продолжал:

– Его метода была разработана немецкими шпионами, чтобы подорвать основы нашей государственности через самое святое – через наших детей! Я вел за Фрёбелем слежку несколько месяцев. Чтобы вывести его на чистую воду, мне пришлось прибегнуть к тактике перевоплощения, я гримировался под женщин, бродяг и праздных зевак, по нескольку суток лежал безвылазно в зарослях крыжовника, чтобы прищучить подлеца. И мне удалось! – исправник наклонился к сейфу, порылся и вынул какие-то документы, – извольте, у меня тут все запротоколировано:

– “Первого дня в учреждении стоял шум и гам, дети смеялись и бегали по коридору (мне пришлось изображать золотаря, чтобы проникнуть в Детский Сад), вместо того чтобы, как и положено приличным отрокам разучивать гимн Шляпщины”. Каково? Не находите? “Этого же дня измызгали кашею герб нашего города и фотокарточку городничего, даже и стыдно сказать, чем – молочною тюрей! Наказания никакого не последовало. Прямой вред!”

Артисты ахнули.

– Это еще цветочки! – довольно продолжал Жбырь. “Второго дня отпрыскам был выдан пластилин, из которого они лепили чудищ, подозрительно похожих на первых лиц нашего города, под одобрительные реплики господина Фрёбеля – а это есть подрыв духовных основ нашего общества”.

Усатый в удивлении поднёс руку ко рту.