Чумщск. Боженька из машины

Следом за Трифоном тащились основательно набравшийся Гагарин и какой-то коренастый молодец в клетчатой кепке и с квадратным ухмыляющимся лицом. Вилен Ратмирович Жбырь лежал у дверей зала, оглушенный ружейным прикладом. В отсутствии начальника прочие полицейские, коих подле оказалось всего-то двое, озираясь, осторожно бездействовали.

Лёжа на полу, Ободняковы мгновенно признали голос своего заблудшего извозчика.

– Пропал спектакль! – едва не плача, воскликнул Крашеный коллеге.

– Попробуем обставить, – смелея, прохрипел Усатый и поднялся.

Солдат ушел, изгадил мне подвал,

Теперь другой – стреляет, сквернословит,

Желает лавку разгромить, нахал?

Что за денёк – все пьют. Видать холера

Тому виной – от страха пьют. Пойду

Поговорю с сим дебоширом лично,

– без запинки, нарочито торжественно продекламировал Усатый. Он исчез за кулисами и через секунду уже предстал со стороны аптеки. Крашеный тоже поднялся и как ни в чем не бывало прохаживался по подвалу, косясь в зал. Насмерть перепуганный Василий прятался теперь в бочке. Усатый приложил ладонь козырьком ко лбу и стал вглядываться в темноту, пытаясь обнаружить источник стрельбы. Наконец он произнес:

Кого там черт принес? Что ты палишь?

Иль возомнил, что коль избег холеры –

Так можешь что угодно делать?..

– С-с-с-ам ты х-х-ххалера! – уязвленно заверещал Трифон, приближаясь к сцене.

Публика настороженно следила за происходящим.

– Так вот какая у него роль, – промолвил сторонник той теории, что бутафорщик тоже непременно задействован в спектаклях Ободняковых.

– Экспериментальный театр, – объяснил происходящее некий завзятый театрал. – Хотя что значит «экспериментальный?» Известно, что «четвертая стена» давно уж пала. Не заметить этого может разве что слепой.

Чего ты хочешь? Ты ли это… Карл,

– неуклюже продолжал сочинять Усатый, осторожно подбираясь к самому краю сцены. –

Мясник, расстройством нервным изможденный?

Ну, подойди.

Трифон вдруг ни с того ни с сего пьяно разрыдался и с ружьем наперевес приблизился к помосту сцены. Дамы в зале прослезились вслед за Трифоном. Гагарин и детина в клетчатой кепке держались поодаль. Усатый поманил бутафорщика ладонью:

Ну, лезь в окно.

Трифон сделал шаг к сцене и настороженно остановился, блестя снизу на Усатого мокрыми глазами. После он обернулся и удивленно стал рассматривать зал, будто бы только заприметил находящихся в нем людей.

– Не-не, – сказал он, маша рукою в сторону Ободняковых. – Мои-то баре совершенно другой наружности. Энти, – Трифон смешно присел и произнес по складам: – Раз-одетыи!

Усатый вдруг скомандовал ему вполголоса, доставая из кармана что-то блестящее:

– Трифон, коробок! – и тот в мгновение ока подскочил к помосту и вскарабкался на сцену.

Дело в том, что Трифон хотя и был мужиком, однако ж имел вполне аристократическое увлечение, по своей силе, пожалуй, превосходящее даже и тягу к водке, а именно – всю жизнь коллекционировал он разного рода чайную упаковку. Её имелось у Трифона несметное количество изо всех решительно мест, где только произрастал чайный куст. Были в его коллекции и деревянные ящички из утопающего в зелени магического Цейлона, в коих некогда хранился чай, собранный у подножия горы Пидуруталагала, и жестяные коробки, изготовленные на чайной фабрике в Закавказье, и полотняные чайные мешочки да хрустящие бумажные пакеты из совсем уже неожиданных мест, вроде британского графства Корнуолл, где, как известно, погода весьма прихотлива и правильно вырастить чай – целое искусство. И весь этот скарб Трифон таскал с собою в мешке – пыльный, гремящий, тяжелый. Иногда он выменивал солидную часть своего жалованья на какую-нибудь захудалую картонку и был этому несказанно рад. А Ободняковы, желая порадовать Трифона или поощрить того за хорошую работу, иногда раздобывали новую упаковку из-под чая и кричали извозчику: «Трифон, коробок!» – тот тогда бросал все свои дела и, счастливый, мчался к господам.