Чуров и Чурбанов

Чуров насторожился. Валентинка-младшая недоговаривала. По ней было хорошо заметно, что человек она прямой и врать не любит. Поэтому Чуров сразу понял, что она что-то скрывает. Интересно, по какой настоящей причине она решила с ним встретиться? Уж точно не затем, чтобы узнать, надолго ли ей отпуск брать, и всё такое. Так чего медлит, к какому такому делу не решается перейти?

– Точно сказать трудно, – Чуров посмотрел на дочку внимательнее. – Скорее всего, протянет по меньшей мере до Нового года.

– Но не дольше?

Чуров чуял подвох всё сильнее. К чему же она клонит, неужели и правда хочет узнать про отпуск? Он попытался вспомнить, как ненавидел географичку, но не смог.

– Не сильно дольше, – ответил он осторожно.

– Ясно, – сказала дочь Валентины Авдеевны без радости и без грусти.

Она посмотрела в окно пышечной. Достала из сумки губку для обуви и обтёрла туфли.

– Погода, – объяснила она. – Октябрь какой-то ненормальный. То жара, то снег с дождём.

– Да, очень необычно, – подтвердил Чуров. – За три дня уже шесть раз всё поменялось.

Он мог бы и уйти, но до дежурства оставался час, Чуров назначил время с запасом. Поэтому он ждал и наблюдал. Чуров чувствовал, что должно произойти что-то важное, но совсем ему непонятное.

За окном между тем подлили чернил. Спустя пятнадцать минут плотной темнотой залиты были все закоулки и палисадники, а проспект посветлел от фонарей и стоявших в пробке машин.

– Мать никто не любил, – сухо сказала Валентинка-младшая. – И я не люблю. Тяжёлый человек. Может, потому что детство такое, не знаю.

Чуров сосредоточенно кивнул.

– Она рассказывала немного. Какая у неё жизнь была трудная. Про войну, как они под бомбами шли.

Женщина усмехнулась.

– Она всем рассказывает. Думает – её за это пожалеют. Про войну… Война тогда со всеми сразу случилась. Но не все стали такими, как она.

– Какими?

– Бессердечными.

Чуров притаился.

– Лупила меня постоянно. За дырку на колготках лупасила меня до крови, и скалкой, и всем. Я врала ей, боялась страшно. За четвёрки лупила, за всё. Ни за что вообще могла. Лягу не так… она почему-то считала, что я на правом боку должна спать. А если на левый лягу, то всё. Разбудит и лупит. Каждый день заставляла полы драить. С мылом. Если хоть пылинку найдёт – есть не даст. Могла несколько дней вообще не кормить. В наказание. А за что? Да за что угодно. Соседи подкармливали. А в школе боялись её. У неё там дисциплина была – муха не пролетит. Она гордилась этим, знаете.

– И это – она? – Чуров показал на её ожоги.

Дочь географички покачала головой.

– Нет, это нет. Официальная версия – что мне три годика было, и я не слушалась, опрокинула кастрюлю, бульон на себя вылила. Не знаю, как это было, не помню. Потом только слышала всегда – уродина, жаба. Вы знаете, у меня груди нет, совсем нет. Там на месте груди вот это вот мясо, всё сожжено. Так и не выросла грудь. Семь операций мне сделали, пока взрослой не стала. Из кожи своей вырастаю, начинает давить, тянуть – операции.

Чуров сидел и кивал, как болванчик.

– А учителем стала я не потому, что мать учитель. Просто сначала в университет хотела, но побоялась, что не смогу, конкурс. Я же сама всё. Веры в себя никакой. Ну что же, и поступила в педагогический, ничего. Ну, почти не учили там, но я всё сама. Всё сама. Пошла в школу – там научилась. Историю преподавала, а потом географию стала тоже. И знаете – мне понравилось. Я люблю свою работу. Даже в этой вот школе сейчас дурацкой. У нас ребята совсем не тянут некоторые. А кто даже и русский не очень знают. Сейчас нас бумагами так завалили, сил никаких нет. Два журнала заполнять, обычный и электронный. Ну, вам это неинтересно… От бумаг продыха нет. Но я всё равно из школы не уйду. Всё равно работа любимая. Если я уйду, останется-то кто. На некоторые вещи я просто плюю. Главное – дети, вот эта составляющая. Творческая. Сколько её там остаётся, да мало.

Ну сколько ни остаётся, я всё равно буду это делать. У меня вот дома открытки от учеников – целая стена. Когда смотрю на них, понимаю – живу не зря. Вы тоже вроде свою работу любите, так?

– Так, – осторожно согласился Чуров.

– Да… Ну и вот я к вам-то вот зачем, – проговорила она неожиданно безлично и торопливо, вдруг пряча глаза. – Вот зачем к вам я-то… Ходят слухи, что в Россию ввезли нелегально эту вот технологию новую. Запрещённая у нас которая. При которой одно сердце с другим можно как бы запараллелить. Как она называется?

– Да, да, есть такая, – нехотя признал Чуров после небольшой паузы, не желая прямо упоминать название, но уже понимая, к чему она клонит. – Она не только у нас запрещена. Её пока практически нигде не сертифицировали. А где есть, ну… в экспериментальном ключе… там каждый конкретный случай отдельно рассматривают. Синхронных пар известно очень мало, и пока никто не собирается их активно искать.

– Активно искать не надо, – Валентинка-младшая потеребила ремень сумки и вдруг уставилась прямо на Чурова. – Вы же… у вас же… есть. Приятель ваш.

Этого Чуров не ожидал.