Чуть-чуть о Моральном Облике

не говоря уж о том, чтобы «остаться». «Моральный облик» – это не условные правила этакого романтика, Че Гевары или строителя коммунизма по всей Земле, а реальный документ, утвержденный партией перечень, что можно и чего нельзя делать за границей. Прежде чем получить паспорт и билеты в дальнюю страну, человек приходил на собеседование в здание ЦК КПСС на Старую площадь. Там, помимо восхитительной по своему лицемерию беседы с ответственным работником, наверное, международного отдела, надо было ознакомиться с этим диким документом страниц эдак на пятнадцать, с этим самым «Моральным обликом» советских людей за рубежом во вражеском окружении. Другое окружение, не вражеское, а хотя бы нейтральное, как бы и не подразумевалось. Ознакомиться – это одно, но ведь надо было и подписаться под этим бредом, да еще где! В ЦК!!! Поставить автограф о своем полном согласии с тем, что тебе разрешалось только работать, покупать продукты в советском магазине, участвовать в общественной жизни советской колонии и спать. Все остальное запрещено. Конечно, многие, читая этот бред, какой-то кодекс абсурда, мысленно держали фигу в кармане, типа – подпишем любую хуйню, только выпустите хоть на чуть-чуть из душного Совка, хоть куда, хоть в прокоммунистическую нищую Африку, только дайте посмотреть на что-то другое, ну и, конечно, подзаработать деньжат по-честному, коли на родине почему-то нельзя.

Серьезное нарушение заповедей «Морального облика» влекло за собой персональные наказания для всех руководителей «отступника» за границей, обязательно включая коммунистов и комсомольцев – «не доглядели!», и – общее на родине для ВУЗа в целом, заключающееся в том, что несколько лет могли вообще не выпускать студентов за пределы необъятной родины. «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю… Ну а здесь я ставлю точку…» – как поется в песне в известном кинофильме. Москвичи, в смысле МГУ, что-то совершили. Ходили слухи, что, работая в Алжире, несколько прекрасных и отважных ребят сели на паром и сгоняли на неделю во Францию… просто посмотреть, ведь вернулись же. Подробностей не знаю, а может, были и другие причины, но МГУ на несколько лет «закрыли».

Совокупность всех этих многочисленных факторов и привела к тому, что мне выпала козырная карта в столь юном возрасте оказаться за границей, да еще и получать за это немалые деньги.

Гвинея-Бисау

Через несколько лет после Мозамбика, работая в Гвинее-Бисау, я потерял бдительность и слегка разжал фигу в кармане – своими ногами поперся к консулу оформлять разрешение на занятия русским языком с португальцем – директором гостиницы, в которой жил я и, к несчастью для меня, еще несколько десятков русских. Гостиница под названием «24 сентября», бывшая казарма высшего офицерского состава португальской армии, была лучшей в стране и состояла из нескольких корпусов на территории небольшого парка. Для Бисау это была Красная площадь, Манхэттен или Елисейские Поля.

Проблемы с нашим братом возникали постоянно, и мне приходилось их утрясать, чтобы как-то оправдать столь привилегированное для простого переводчика проживание. Я угощал пивом, веселил и вешал всякую лапшу на уши представителям гвинейских учреждений и министерств, в которых работали русские, чтобы они оплатили счета, приходилось также объяснять португальской дирекции загадочный русский, точнее советский, характер, непонятный простому, заурядному европейцу. Например, не пользоваться прачечной и стирать самим, – а почему бы и нет, спрашивается! А потом натянуть веревку от своего окна через газоны до ближайшей пальмы и развесить на ней сушиться белье – ужасные выцветшие трусы и майки. Или после работы переодеваться в старые вытертые треники с оттянутыми коленками и обувать стоптанные сандалии и в таком виде «элегантно» прогуливаться у бара на эспланаде перед центральным корпусом, или приходить в бар «со своим» и с закуской, и многое другое.

Директор нашей гостиницы, его звали Антонио Пинту Баштуш, умудрился закрутить роман с одной советской барышней. Мы (узкий круг близких друзей – участников сопротивления Совку за рубежом) звали барышню Лориком. Лорик говорила много и пусто, но на родном русском, с английским была полная засада, не говоря уж о португальском. Мы считали ее барышней хорошей, незлой, но сильно недалекой, своими заключениями с Антонио, конечно, не делились, а он жаждал общения, а не только физической близости, – а как? Ответ прост и очевиден – учить русский! Где? Да вот же Алексей, постоянно что-то просящий для этих странных и плохо одетых людей, которые, вместо того чтобы пользоваться услугами очень приличного ресторана, готовят себе пищу в номерах на электрических плитках.