Чуть-чуть о Моральном Облике

Мы болели за Лорика и за Антонио, и с наслаждением наблюдали за развитием романа. Так вот, разрешение у консула я получил и гордо, не скрываясь, стал заглядывать в номер к Антонио и за бокалом виски со льдом обучать его великому, могучему и свободному, в свою очередь совершенствуя свой португальский. Прошло несколько недель, и бдительные соотечественники один за другим стали постукивать консулу, что некий переводчик без стыда и совести (т.е. ничего и никого не боясь, и даже не скрываясь) ходит в гости к капиталисту, и как это понимать, и будут ли приняты меры. Консул меры принял: не заставляя себя долго ждать, вызвал меня на «беседу», и санкционированные им же уроки русского языка плавно перетекли в связи с американским посольством, которого, кстати, в Гвинее-Бисау не было, и другие смертные грехи. Возможно, консулу надо было что-то на меня повесить, провести «работу» или, подобно ментам, показать начальству липовую эффективность. Доверительная в начале: «ты же умный парень» – и откровенно провокационная в конце: «ты портишь себе всю жизнь, лучше расскажи правду» – беседа с консулом вылилась через несколько дней в осуждение советской колонией в Гвинее, которое, по существующей процедуре, надо было оформить комсомольским собранием. Комсомольского возраста были в основном коллеги-переводяги и их жены, которым, по идее, должно быть близким мое стремление к прямому общению с носителем языка. Но то ли от ума или мудрости, или опыта жизни в идеологическом обществе, то ли по другим причинам коллеги молчали, а переводчик посла – помню его честную, открытую морду, – выступил гневно и с патетикой, твердо сказав, что, по его мнению, «за такое (санкционированные консулом занятия русским языком) надо высылать!» Что мне пиздец, я догадывался и без этого собрания, и, не откладывая надолго, пошел к руководителю моего контракта на доверительную, можно сказать, «сыновнюю», беседу. Мы оба с ним понимали, как всем будет хорошо, а особенно хорошо и, главное, спокойно ему, если меня немедленно отправить в отпуск. Я подлил масла в огонь, объяснив, что сам за себя боюсь и не догадываюсь, чего еще могу выкинуть в сложившихся обстоятельствах такого несправедливого прессинга. Умный и опытный руководитель не нуждался в оценке возможных для него последствий очередного «яркого» поступка своего переводчика и приложил все усилия, чтобы сбагрить меня в Москву, а из Москвы в этот гадюшник я уже не вернулся…

Прилетели

Летели в Мозамбик мы с Игорем Качиным, моим одногруппником, ныне большим человеком в правительстве страны. Летели позже, чем несколько наших «отобранных» кафедрой однокурсников, потому что что-то не понравилось в наших анкетах московским чиновникам или кагэбэшникам и они не спешили с нашей отправкой, если вообще ее не отложили*. Это был ключевой момент формирования «правильной» биографии, и мой папа кого-то нашел, включил какие-то связи, что-то произошло в шестеренках выездных дел, и все-таки наш отъезд состоялся. Правда, чуть не сорвался еще один раз. Мы с Качиным, получив так называемый «вызов», уже с вещами прилетели в Москву, чтобы через 2-3 дня вылететь в Мозамбик из сказочного и овеянного романтикой заграницы «Шереметьево-2», и вдруг уже в ГКЭС выясняется, что то ли визы нет, то ли авиабилетов, короче, надо ждать еще месяц, а то и больше. На наше счастье, месяца за три до нас в Мапуту улетел Женька, мой отличный друган. Я пообещал его маме прихватить для него посылочку, она как раз тогда гастролировала в Москве. Мама работала в театре Аркадия Райкина. Это была женщина-полководец, преград для нее не существовало, энергия ее была просто сокрушительной. Узнав о нашей, если так можно сказать, заминке, она пообещала что-нибудь предпринять. Это «что-нибудь», чтобы доставить единственному и обожаемому сыну посылку, превратилось в ряд звонков от очень серьезных людей очень серьезным людям в ГКЭС. В результате то ли негры дали визы, то ли кого-то сняли с рейса, но наш вылет подтвердился.

По неписаным советским правилам границу надо было пересекать в костюме и галстуке, соответственно, и лететь в таком же виде все 18 часов до Мапуту с посадками в Каире, Адене и Дар-эс-Саламе. Весь самолет в мышиных костюмчиках через час-полтора после вылета достал бутылки, мы тоже раздавили полкило и прильнули к иллюминатору, чтобы не пропустить, когда начнется заграница.

В Каире нас из самолета не выпустили, мы сидели, обливаясь потом и смутно догадываясь, что костюм и галстук не лучшая форма для многочасового перелета. Вдруг в самолет вошли египтяне или, может, бедуины, но в этих своих белых нарядах и с автоматами в руках. Они гордо шли по проходу. Мы невольно вжались в кресла, – ищут кого-то? Бедуины проследовали через весь самолет до конца коридора, вошли в туалеты, забрали говно и мусор и так же гордо вышли… Пора привыкать к потрясениям, все-таки наш жизненный статус меняется.