Чуть-чуть считается

— Приготовиться к сбросу торпеды! — скомандовал штурман. — Ну, дадим мы им сейчас, теники-веники!

Что произошло дальше, Корнев понял лишь через несколько минут. Мощный удар вырвал у него из рук штурвал. Перед глазами мелькнул падающий влево горизонт… Ещё один болезненный удар — и всё потухло.

Глава двенадцатая Умирать нужно стоя

В чувство Корнева привела ледяная ванна. Его будто обожгло, насквозь пронзило нестерпимым холодом.

Медным гулом гудела голова. Плюс ко всему Корнев наглотался горько-солёной воды и еле отдышался. Кашляя и отплёвываясь, он огляделся. На поверхности воды, не давая ему утонуть, его держал поддутый перед вылетом ярко-оранжевый жилет-«капка». Невдалеке покачивался под моросящим дождём ещё какой-то предмет такого же цвета. И больше вокруг ничего. Кругом была затянутая дождевой пылью пустота. Пустота и мягкий, затихающий накат волн.

Самолёт, как понял Корнев, ударился правой плоскостью о водяной столб. Резкий разворот и… При ударе над Корневым, вероятно, сорвало фонарь кабины. А пристяжные ремни? Неужели успел механически отстегнуть их? Он этого не помнил. Но так или иначе, его выбросило из кабины. А Володя Тарутин, Ваня Перепелица и Саша Веселков… Неужели пошли на дно вместе с машиной?

А что это там маячит невдалеке под дождём? Может, кто-то из ребят?

И Корнев поплыл туда, к этому качающемуся предмету. Он с трудом двигал окоченевшими, непослушными руками. Он плыл и будто не двигался с места. Наконец сообразил: мешал, сильно оттягивая вниз, намокший парашют. Щёлкнув на груди замком, Корнев освободился от лямок. Сразу сделалось легче. И тогда, преодолевая тугую непослушность мышц, он упрямо поплыл к тому предмету.

Предмет оказался упакованной в чехол надувной лодкой ЛАС-3. Каким образом она вдруг тут оказалась? По всей вероятности, при ударе о воду у ИЛа разломило хвост. И выбросило этот тюк.

Снять чехол с тюка — всего лишь рвануть за торчащий кончик шкерта. А дальше и того проще. Корнев отвернул вентиль небольшого баллона. В считанные секунды лодка развернулась, набухла, наполнилась упругой пружинистостью.

А вот залезть в лодку неожиданно оказалось чрезвычайно сложным делом. Хотя, впрочем, может, Корнева слишком сильно ударило при падении? Болезненный гул в голове говорил именно об этом… Он всё же залез в лодку. Каким-то неимоверным напряжением заставил себя лечь грудью на тугой валик борта, подтянуться и перевалиться внутрь. Больше всего забот доставили ноги — одеревеневшие, чудовищно тяжёлые в промокших унтах — они никак не желали попадать в лодку, болтались в воде за бортом. Но в конце концов попали в лодку и они.

В лодке Корнев нашёл черпак для воды и неприкосновенный, именно на такой вот случай, запас питания, НЗ и даже небольшие, но вполне удобные вёсла и уключины.

Лодка была во всех отношениях удобной. Пожалуй, лишь чересчур подвижной и вертлявой. Нынче на таких лодчонках ходят по озёрам рыболовы-любители. Корнев сел на дно лодки. Сел, подтянув к лицу, насколько удалось, колени. Он сжался в комок, стараясь хоть немного согреться.

Над пустынным морем застыла в дождевой пыли предутренняя тишина. Откуда-то с востока пробивалось утро. Кромка облаков в той стороне тихо наливалась сквозь дымчатую пелену едва различимой розоватостью.

Промокший комбинезон, казалось, не грел, а, наоборот, холодил. Корнева знобило. Его трясло так, что поплёскивала у бортов лодки вода. Но комбинезон, конечно, грел. И Корнев знал это. Как отлично знал и то, что промокшее до нитки обмундирование всё-таки продлит ему жизнь по крайней мере часа на два. А сколько ему ещё осталось всего? Ну, часов пять. Ну, семь. А там неизбежное переохлаждение, потеря сознания и… конец. Найти его в такой облачности, при видимости в пять-шесть километров — пустая трата времени.

К чему тут обнаруженный Корневым в лодке неприкосновенный запас — несколько галет, плитка шоколаду? К чему? Чем они могли ему помочь? Сухари, быть может, хороши на Чёрном море. Но на Баренцевом… Здесь не успеешь умереть от голода. Здесь тебя поджидает другое.

Единственное, чего сейчас нестерпимо хотелось Корневу — это закурить. И захотелось ещё больше, когда он вытянул из кармана раскисшую пачку «Беломора». Чертыхнувшись, он отшвырнул от себя папиросы. Вместе с набрякшим коробком спичек. Голова гудела. От холода лязгали зубы. Не унять. А курево в НЗ не входило.

Чтобы согреться, он взялся за вёсла. Вставил их в гнёзда-уключины, резко оттолкнувшись, сделал гребок. Затем — второй и третий. Движение не согревало, вызывало лишь новый озноб. Метнулась шальная мысль: лучше бы уж, как штурман со стрелками: мигом. Умирать, наверное, всегда значительно легче, когда не успеваешь подумать о том, что умираешь. Наверняка, теники-веники, легче, как сказал бы Володя Тарутин.