Чуть-чуть считается

— Я немного позднее закурил, — поднял глаза дед. — Уже в госпитале. И закурил я не что-нибудь, а нашу советскую махорочку. Скажу вам честно, ребята, наше — оно, конечно, ещё не всегда самое лучшее в мире. Да и не может так, наверное, быть, чтобы всегда и всё было самое лучшее. Только наше — оно всегда наше, сделанное своими собственными руками, а не брошенное с чужого стола. Заморские штучки, ребята, бывают заманчивыми, что греха таить. Жевательная резинка, к примеру. Но ведь не кланяться же из-за неё, не идти за ней с протянутой рукой.

И тут дед неожиданно вновь вернулся к тому иностранцу, которого встретил на улице Энгельса, к тем трём мальчишкам, что вертелись у заграничной машины. Иностранец, выйдя из магазина, протянул ребятам горстку жевательной резинки. Но мальчишки не взяли её, испуганно шарахнулись в стороны. И тогда иностранец кинул им своё угощение вслед. Кинул, как кидают корм курам. Держите, мол! Чего же вы?

Двое из ребят оглянулись, но не остановились. А третий остановился. Третий остановился и стал торопливо собирать на асфальте разноцветные дольки. И на прощание даже вежливо кивнул иностранцу, поблагодарил, показал свою воспитанность.

— А мне, ребята, сделалось очень стыдно за того мальчишку, — закончил дед. — Откуда у него такое? Почему? Где же у него гордость? Или он надеялся, что никто ничего не узнает — ну, там его учителя, мама с папой. А?

Глава пятнадцатая Я не врунья, я придумщица

В саду, за распахнутым окном ребячьей каморки, отцветала старая вишня. Она походила на белое облако. Очень старая, посаженная ещё отцом Фединого отца, вишня доживала свой век. И быть может, в этом году она цвела столь буйно именно потому, что цвела в последний раз.

Со старой вишни беззвучно опускались крохотные лепестки-парашютики. Они ложились в траву и на подоконник распахнутого окна, на котором стоял полевой походный телефон. И подоконник, и телефон всё гуще покрывались сахарно-белым кружевом.

— Красиво как! — вздохнула Люба. — Правда, мальчики, красиво? Будто снег. Нет, правда? Знаете что, — как всегда, без всякого перехода выпалила она, — идёмте лучше купаться. Ну их совсем, ваших солдатиков.

Готовые к схватке пластмассовые армии стояли развёрнутым фронтом по обе стороны стола-верстака. Они лишь ждали обычных телефонных переговоров и сигнала к началу боя.

Витя давным-давно зарядил пушку красным карандашом. Но со старой вишни за окном тихо опускался парашютный десант. И воевать ни Любе, ни Феде, ни самому Вите почему-то не хотелось. Да и кому, если вдуматься, захочется воевать, когда только-только закончен четвёртый класс и наступила самая замечательная пора — летние каникулы? И тут Люба была абсолютно права: в летние каникулы все нормальные люди бултыхаются в реке и валяются под солнышком на горячем песочке. А не сидят по тёмным каморкам.

Однако с другой стороны, человек потому и человек, что делает не то, что ему хочется, а то, что нужно. Особенно, если это человек с характером и убеждениями. У Вити были и убеждения, и характер. Поэтому Витя нахмурился, точь-в-точь как дед Коля, и сказал:

— Ладно, Агафончик, начинай давай! Сколько прямо ждать можно? Бери трубку и начинай.

В белом облаке вишни гудели пчёлы. Вырываясь из облака, они тяжёлыми торпедоносцами проносились у самого окна. В глубине сада постукивал топором Федин папа. По пояс голый, он стоял, широко расставив над бревном ноги, и ритмично взмахивал топором.

— Чвак! Чвак! — приговаривал по дереву топор. — Чвак! Чвак!

Федя пояснил:

— В горнице у нас совсем потолок прогнулся. Вот батя и остругивает лесину. Хочет подпорку сделать.

— Так вам же квартиру обещали, — сказала Люба.

— Угу, — кивнул Федя. — Нам уже давно обещают. Но нам вообще-то не к спеху. Нам и тут не худо. Мы не торопимся.

— Чвак! Чвак! — сочно приговаривал за окошком топор.

— Ж-ж-ж! — тяжело гудели пчёлы.

— Агафончик! — сказал Витя. — Ты, в конце концов, будешь начинать или не будешь? Чего ты прямо так и выпрашиваешь в лоб по затылку? Если ты сейчас не начнёшь, то предупреждаю: начинаю без всякого сам.

— Ой! — испуганно вскрикнула Люба и замахала около лица ладошкой. — Ой! Ой!

Только оказалось, Люба испугалась вовсе не Витиного предупреждения. По каморке с сердитым гудением закружила пчела. Покружила, гуднула и вылетела обратно в сад. Витю это совсем вывело из себя.

— Ну, всё! — сказал Витя. — Не хотите, как хотите! Мне надоело! Приготовиться к сбросу торпеды! — закричал он. — Сейчас мы ему всыплем, теники-веники! По транспорту противника! Прицел двадцать четыре! Трубка сорок восемь! Огонь!

Трах-бах! Глаз у Вити что надо! Витя натянул и отпустил пружинку пушки — торпедного аппарата. Красный карандаш-торпеда вошёл в воду и направился точно на транспорт противника. Транспорт у Феди — деревянный пенал. Корабли охранения — спичечные коробки. А вокруг — пластмассовые солдатики.