Чуть-чуть считается

— Пожалуйста! Милости просим! Вы взгляните, Нинель Платоновна, какая прелесть! — завосторгалась мама. — Я вам сошью такое платье… Проходите, прошу вас. Знакомьтесь. Это — отец мужа. А это — мать. У Николая Григорьевича ужасный радикулит. Он почти не поднимается с дивана. Но ради вас он встал. Услышал, что вы к нам зайдёте, и сразу встал.

— Галя! — стукнул дед в пол палкой. — Я поднялся потому, что собираюсь в школу. Только поэтому, а вовсе не потому, что ждал гостей. Во-вторых, если ты сама себя не уважаешь, то не ставь ты в глупое положение Нинель Платоновну. Ну что ты взбаламутилась с этим отрезом, что ты из кожи-то вылезаешь? Квартиру, что ли, мне устраиваешь? Так я по-человечески просил тебя ничего мне не устраивать! Ни-че-го!

— Па-па, — прошептала мама, прижимая к подбородку японский отрез. — Что вы такое говорите, папа? Да ещё при ребёнке.

— При каком, к чертям, ребёнке?! — взорвался дед. — Почему, Галя, при этом самом ребёнке вы считаете возможным делать что угодно? А как доходит до того, чтобы это при том же самом ребёнке назвать своим собственным именем, вы немедленно падаете в обморок? Почему?!

Глава девятая Не сверни с курса

Вечером, когда вернулся с работы папа, мама всё ещё лежала на кровати лицом к стене. Мама уже не плакала, но и разговаривать ни с кем не хотела. Бабушка несколько раз звала её обедать, но мама не отзывалась.

Дед прихромал из школы, поманил Витю в уголок и тихо сказал:

— Завтра утром подойдёшь к завучу и извинишься перед ним. Гражданин!

— Ладно, — буркнул Витя.

— Как тут? — спросил дед.

— Как, — сказал Витя. — Ты же видишь — как.

Дед, конечно, видел. И ещё ему бабушка передала молчком всё, что было нужно. Закряхтев, дед улёгся к себе на диванчик и затих.

А когда вернулся с работы папа и они с мамой пошептались на кухне, началось самое главное.

— Нам нужно с тобой серьёзно поговорить, — сказал папа деду. — Так, отец, больше продолжаться не может. Я не пойму, чего ты добиваешься.

— Маняш! — позвал дед и похлопал рядом с собой по дивану. — Сядь тут рядом со мной. — И сказал папе: — Я тебя слушаю, Вадим, слушаю. Давай поговорим.

Перебивая друг друга, Витины папа и мама подробно объяснили деду, что вести себя подобным образом попросту бестактно. Что здесь не армия. Что нельзя смотреть на вещи столь прямолинейно.

— Пойми ты, — втолковывал деду Витин папа, — Галка лучший на весь город модельер. Что же зазорного, если она сошьёт Нинель Платоновне платье? Почему ты решил, что это всё из-за твоей квартиры? Галка уже сшила Нинель Платоновне не одно платье. И вовсе не потому, что Нинель Платоновна жена Агафонова. Или, по твоему мнению, Нинель Платоновне теперь никто не имеет права ничего шить? Как же, ведь могут подумать, что это только из-за её мужа!

— И самое главное, Вадим, даже не в этом, — прикусила губу мама, снова собираясь заплакать. — Зачем же такое при Нинель Платоновне? Ну, сказал бы тебе, мне. Ну, прожили бы мы тут, в тесноте, на год больше. Я на всё согласна. Но как я теперь, встретившись, посмотрю Нинель Платоновне в глаза? Что я ей скажу? Как можно было такое?

Папа с мамой говорили долго. А дед лежал, смотрел в потолок и молчал. И бабушка молчала тоже.

Наконец, дождавшись паузы, дед вздохнул:

— Принимаю. Целиком и во всём согласен с вами, ребята. Идиотский у меня характер. Тяжело вам со мной. Знаю. Но ведь я военный лётчик. Вы меня тоже поймите. У военного лётчика мышление и впрямь, наверное, прямолинейное.

Дед помолчал, нашёл на диване бабушкину руку, положил на неё свою и, глядя в потолок, неожиданно стал рассказывать про торпедную атаку. Бывало, Витя просит, просит — не допросится. А тут дед — сам. Лежал и рассказывал о том, как самолёт-торпедоносец выходит на боевой курс, как прицеливается по кораблю противника, как идёт сквозь шквал огня к цели.

И Вите было немножечко странно слушать обо всём этом после горячих маминых и папиных речей. Ведь то, о чём рассказывал дед, не имело никакого отношения к маминой обиде и к японскому отрезу, ко всему тому, что случилось, когда пришла Нинель Платоновна,

А с другой стороны, что было до всего этого Вите? Слушая деда, Витя с неожиданной отчётливостью до самых мелких подробностей представил себе всю торпедную атаку. Он услышал звук ревущих моторов, почувствовал дробную вибрацию корпуса самолёта, ощутил толчки от рвущихся рядом в воздухе снарядов. Витя представил себе всё так отчётливо, будто сам сидел рядом с дедом за штурвалом, сам впивался глазами в маячащие на горизонте корабли противника.

…Холодное Баренцево море. Вдали фашистский транспорт в окружении боевого охранения. И все огневые точки на эсминцах и сторожевиках стреляют в один-единственный самолёт.

Все!

В тебя!

Даже орудия главного калибра. Они бьют перед самолётом в воду. И на пути самолёта вздымаются огромные столбы воды.

Пули и снаряды свистят вокруг торпедоносца. А штурман, глядя в специальный прибор, наводит машину на цель.