Чуть позже зажглись фонари

Строительство еще даже не началось, и деду с помощниками нужно было посмотреть несколько мест, чтобы выбрать под завод одно из них. Жена ездила вместе с ним. Дороги были неблизкие, и как-то им пришлось заночевать в незнакомом селе. Гостиницы в нем, разумеется, не было.

Шофер деда постучал в первый от дороги дом, хакаска, неплохо понимавшая по-русски, указала им на противоположный конец деревни:

– Там с краю пустой дом, комнат много, богатый жил раньше, убили его, сейчас одна старуха живет, она ему младшей сестрой приходилась, никого у нее не осталось, она вас и пустит, а болит что – вылечит, она всем помогает, правда, последнее время и сама еле ходит, ведь ей скоро сто лет.

Машина (я так и вижу ее – защитного цвета, с брезентовым верхом), проехав через все село, встала у большого дома: в темноте, даже при свете еще не выключенных фар, трудно было разглядеть, каков дом с виду, но узорчатое крыльцо, выхваченное желтыми фарами из тьмы, оказалось крепким и непокосившимся. На стук никто не ответил, но дверь была не заперта.

– Бабушка, – крикнул в темноту дома шофер, – нас с того края села послали, пустишь переночевать?

– Заходите, – слабый голос с хрипотцой откликнулся. – Начальника с женой ты привез?

– Угадала, бабушка, – развеселился шофер, проходя в дом первым. – Нам бы чаю.

В горнице оказалась печь, шофер принялся хозяйничать, а моя бабушка (не забывайте, ей тогда только исполнилось двадцать) решила полюбопытствовать и посмотреть на лежащую старушку: она всех в селе лечит, значит, знахарка, то есть колдунья!

– И стало мне страшно войти к ней, когда я так подумала, – встала на пороге ее комнаты и стою, а так и тянет войти.

– Так и войди, – вдруг говорит она мне, – боишься ведь, а зайти хочешь.

Мне стало стыдно, что мои глупые опасения старая знахарка угадала, и страх мой пропал, я вошла и увидела ее: видимо, она была хакаской только наполовину, а то и на четверть, ее морщинистое лицо не было луноподобным, кстати тебе скажу, внученька, есть поразительно красивые хакаски, и сохраняло, несмотря на пергаментную кожу, все черты четкими; зеленые глаза ее смотрели на меня даже молодо, в них мне почудился какой-то странный отсвет – точно блуждали искры, впрочем, скорее всего, так отразился свет высокой толстой свечи, стоявшей на комоде напротив ее кровати. Кровать была старинной, с черной гнутой спинкой, одеяло, которым старая знахарка была укрыта, – пестрым.

– Ладно, нагляделась?

Она шевельнула желто-смуглой рукой, лежавшей поверх одеяла, и мне почему-то вспомнилось, что не так далеко за Саянами Китай, и я увидела старика китайца, несущего мешок риса, он как бы мелькнул на заднем экране сознания, и рука старухи шевельнулась снова и смахнула его из моих глаз, как слезу.

– Ты умеешь видеть, – сказала она. – Иди поешь и попей чаю, а когда твой заснет, приди сюда, тебя я и ждала… – Ее губы сложились в добрую улыбку. – Только мужу сегодня своему откажи… да он и заснет сразу, устал.

Так и случилось.

Муж провалился в сон, а я шмыгнула тихонько в комнату старой знахарки. Глаза у нее были прикрыты, а по векам и длинноватому тонкому носу скользил лунный луч. Но едва я подошла к ее кровати, она открыла глаза.

– Случилась в моей жизни един-единственная любовь, – заговорила она. – Полюбила я китайца, жил он здесь, в соседнем селе, а работал у моего брата, но, когда красные пришли, власть поменялась, брата моего убили… И он бежал в Китай… И пало на меня великое одиночество. Думала, не выдержу я, умру, но пришел ко мне во сне мой дед, самый сильный шаман рода чорос, и приказал мне жить сто лет и лечить людей. Каждую травку малую стала я знать, каждый недуг людской стал мне подвластен, но срок жизни моей, дедом назначенный, иссяк, как иссякает колодец, и люди идут и начинают искать новое место для другого колодца – так и я не могу уйти на тот свет, не передав хоть части моих знаний ведь мои знания, как колодезная вода, они нужны людям. Но в селе нашем живут грубые люди, по всей округе не нашлось того, кто способен видеть дальше своего двора, и вот послал мне дед тебя, так слушай, деточка, что сможешь запоминай, но знай: нельзя то, что услышишь, доверить бумаге, только памяти можно.

Всю ночь до рассвета передавала мне старая ведунья (не ведьма, внученька, а ведунья) свои знания, запомнила я многое, да не все, конечно, но кое-кому смогла помочь. И высшее мое образование мне нисколько в этом не мешало. А вот врачи часто не верили и удивлялись внезапному и просто чудесному выздоровлению. У твоего отца тыльные стороны кистей и руки до локтей были в бородавках – некрасиво как-то, он смущался своего безобразия (бородавки в моем сознании выросли тут же в шишки Димона, выступавшие из-под кожи рук и спины). И мази твой отец самые дорогие втирал, и прижигать к специалисту-дерматологу ходил – одна бородавка исчезнет, вторая появится, а я взяла суровую нитку, как старая знахарка тогда в Хакасии меня научила, повязала над каждой бородавкой узелок…

– И что? – спросила я, вспомнив, что никогда не видела у отца ни одной бородавки.

– Ни одной не осталось.