Выступая в 1872 году с президентским обращением перед Британской ассоциацией развития науки, Карпентер позаимствовал название своей речи «Человек – истолкователь природы» у Хьюэлла (Carpenter, 1888)[112]
. В этой речи, как и в других сочинениях, Карпентер начинает борьбу с тем, что он считал материализмом ученых-естествоиспытателей, таких как Г. Спенсер, Т. Г. Гексли и Джон Тиндаль. Будучи ученым, но выступая против сведения наукой психической жизни к нервным функциям, Карпентер утверждал, что «физиолог видит столь же ясно, как и метафизик, что вне всего этого [нервного] механизма и над ним существует сила –Карпентер привел аналогию – в основе своей метафизическое единство – воли человека, сил природы и Божьей воли. Он нашел убедительное эмпирическое подтверждение для этой аналогии в том, что считал важным знанием всех людей, то есть осознанием, полученным посредством мышечного чувства, волевой силы, встречающей сопротивление. Карпентер называл чувство движения «чувством силы». «Расщепляя» знание на его базовые элементы, он писал: «Мы должны наконец прийти к простейшему, окончательнейшему материалу, основанию: и его мы находим во
В существовании воли, полагал Карпентер, присутствует сознание силы. Взаимодействие силы, ощущаемой таким опытным путем, с другими силами, взаимодействие, ощущаемое как мышечное усилие и сопротивление, дает первичное, элементарное знание о существовании «я» в мире. Далее Карпентер полагал, что агентность индивида отражает агентность Бога в природе. Как Божья воля вызывает каузальную деятельность, лежащую в основе законов природы, так и воля человека сознательно вызывает нервные рефлексы, лежащие в основе его поведения. Хотя некоторые ученые нашли, что этот духовный реализм наивен, Карпентер продолжал до самой своей смерти в 1885 году настаивать на аналогии между человеческой и Божьей волей. Однако даже если его взгляд был наивен, Карпентер выражал распространенное в викторианской Англии суждение, примером которого может служить идеализм поэта Теннисона, примирившего в своем воображении науку и религию ради основополагающей духовной реальности. Впрочем, поэзия, в отличие от научной прозы, оказалась менее уязвимым средством выражения «зачарованности» природы провиденциальными силами. Поэзия не обращалась к мышечному чувству, но у таких авторов, как Хьюэлл, Бэн, Спенсер и Карпентер, можно увидеть связь между осознанием усилия, встречающего сопротивление, и поэзией мирового движения.