Чувство летучести

За лесом, где сосен качаются кроны,
Принцессы живут, колдуны и драконы,
Сверкают на солнце высокие башни,
Пегас у ворот отдыхает домашний,
Ведут к облакам голубые дороги
И прячутся в зарослях единороги.

Тропинка туда может только присниться,

Но знают дорогу волшебные птицы.
Просторные взмахи сиреневых крыльев
Зовут из квартиры, где тесно и пыльно.

Смотрю я с балкона на птиц и драконов,

На мир колдовства, где другие законы…
И думаю: «Что же возьму я в дорогу?..
Наверное, хлеба для единорога,
Возьму с собой спальник, консервы и спички,
И фляжку хлорированной водички,
«Прикамский бальзам» для дракона в подарок,
Фонарик, топорик и свечки огарок…

Волшебную палочку — там раздобуду:

Их там, говорят, словно грязи, повсюду…
Ещё приключений там — в день — по пятнадцать!
Их столько, что даже устанешь пугаться…
Взять, что ли, с собой пузырёк валерьянки?..
А лучше — пол-литра в небьющейся банке.

Наверное, нужен там кот говорящий…

И конь… И кольчуга… И меч настоящий!
Я думаю — выдадут всё на границе:
К чему понапрасну сейчас суетиться?..
Ой! Чуть «Нескафе» не забыла и сахар!
Готовить напиток от сна и от страха…

Ну, так. Вроде, всё… Посижу на дорожку…

Я всё же, чего-то волнуюсь немножко…»

Грустная сказка

Рыжий клоун под осенним дождём
Шёл, совсем не замечая весны,
Мокла яркая жилетка на нём…
Пели птицы — не нужны, не слышны.

И светило солнце всем — да не всем…

Шёл он словно среди серого дня.
Рыжий клоун поседевший совсем,
Словно выцвел, словно весь полинял.

Но привычно потешались над ним,

Благодарно улыбались ему.
Не смеялся только клоун один,
Было грустно лишь ему одному.

Все он шарики уже раздарил,

Все цветы и все слова растерял.
И в душе погасли все фонари,
День пришёл, да не настала заря.

Просто сказочник ему рассказал,

Что у сказки будет грустный конец,
И что жизнь его — всего лишь вокзал,
И что нет вокруг счастливых сердец.

Ну конечно, этот сказочник врал!

Кто ж не знает, что рассказчики врут?!
Только радость он зачем-то украл,
И весёлую разрушил игру…

И не может клоун мысли собрать,

И не может слёзы остановить…
Это жизнь была его — не игра…
Эта тонкая, непрочная нить…

Большая Рыба