Чувство Магдалины

Хотя как это – почему… Потому, вот почему. Потому что ты был моим другом и однокашником. Потому что мы занимались одним делом, потому что всегда помогали друг другу и давали дельные советы… Да, тебе тяжелее пришлось, потому что ты сам везде пробивался, своим умом и своей изворотливостью. Мне в этом смысле больше повезло – мои тылы мать обеспечила, дав первоначальный капитал на открытие своей конторы. Но ведь потом… Мы ведь сравнялись с тобой потом, Ярослав! Мы не переставали быть друзьями и однокашниками, даже когда сталкивались интересами в процессах – ты адвокатом одной стороны, я – другой! Да, мы соревновались, но соревновались честно, не нарушая такого хрупкого в этих отношениях чувства порядочности… Как же случилось, что ты меня предал, Ярослав? Зачем, зачем тебе Вика? Ты же знаешь, как я люблю ее! Ты знаешь, какую власть имеет надо мной эта женщина!

Женщина, женщина. Надо срочно посмотреть ей в глаза, бросить ей в глаза всю правду. Пусть они будут лживыми и надменными, но пусть они возьмут в себя эту правду. Да, надо срочно…

Платон достал бумажник, торопливо отсчитал влажными пальцами пять стодолларовых купюр, успев подумать мимолетно – какая странная цена за жестокую правду… Всего пятьсот долларов. Пару дней работы этого хмыря, который сейчас с аппетитом уплетает свою солянку. Может, бросить все к чертовой матери да тоже заняться подобным бизнесом, голова меньше болеть будет? И контору свою бросить, и Вику бросить…

Гневливая боль снова зашевелилась внутри, засмеялась истерически – ага, размечтался! Может, контору и бросишь, это да! А Вику – ни за что не бросишь! Потому что слабо тебе! Потому что ты полностью принадлежишь этой бабе, вместе с потрохами, гневливостью и своей адвокатской конторой! Потому что любишь ее слишком сильно, слишком болезненно… И смирись уже с обстоятельством, если попал в это дерьмо раз и навсегда…

Он схватил салфетку, торопливо отер влажные ладони, потом встал из-за стола, шагнул к столику, где сидел детектив. Молча положил перед ним деньги и также молча пошел к выходу, подумав про себя – можно ведь было сразу это сделать, не ждать, когда придут силы открыть конверт… Видимо, вошел в ступор от страха, так боялся увидеть, что там, в этом конверте.

Детектив что-то проговорил ему в спину – слов было не разобрать. Да и не важно, в общем, что он сказал. Теперь уже ничего не важно. Теперь бы силы найти, чтобы пережить эту проклятую правду. И силы найти, и выход найти. Но где, где он, этот выход?

На улице вечерело, августовские сумерки наплывали теплым влажным туманом, окрашенным в желто-зеленый цвет. Вернее, что-то среднее витало в сумеречном фоне, застывшее между зеленью и желтизной. Красиво, наверное. Хорошо, когда красоту чувствуешь, когда она входит в тебя безмятежно. И он тоже чувствовал ее – когда-то. А теперь… Теперь только раздражающая неопределенность – между зеленью и желтизной. Неопределенность жизни. Потому что нет жизни без Вики. Но ведь и с предательством – тоже нет…

Он подошел к машине, смахнул с ветрового стекла редкие листья – те самые, застывшие цветом между зеленью и желтизной. Несозревшие, но уже отвергнутые. Сел за руль, развернулся на пятачке, поехал домой – выяснять отношения. Смотреть в подлые и лживые Викины глаза. Интересно, как они поменяют свое подлое и лживое выражение, когда он предъявит ей содержимое конверта?

Вика была дома, сидела в спальне перед зеркалом – в халате, с тюрбаном полотенца на голове, аккуратно наносила на лицо маску темно-зеленого цвета, вся отдавшись этому занятию, вложив в кончики пальцев огромную любовь и нежность к своему лицу. Раньше Платон всегда умилялся этому трепету, и собственное чувство бесконечного к Вике обожания не казалось таким стыдливо сопливым, а принимало чуть насмешливую спасительную тональность. Казалось, что в умилении и есть его сила. Да, только сильный человек может себе это позволить… Смотреть, умиляться, обожать. Искренне, всей душой, всем сердцем. Без страха и упрека. Да, именно сильный человек, а не жалкий подкаблучник…

Вика повернула к нему голову, глянула равнодушно и продолжила свое занятие, аккуратно размазывая густую зеленую массу по лицу. Он сел на кровать, глядел молча. До тех пор, пока, приблизив лицо к зеркалу, Вика не спросила:

– Что-то случилось, Платоша? Процесс проиграл, да?

– Нет, почему же… – ответил Платон тихо и отвернулся, не в силах больше выносить своего лживого спокойствия. Хотя, разве это можно назвать спокойствием? Это лживая трусость, а не спокойствие.

– Но я вижу – что-то случилось! Давай, выкладывай, чего там! И учти, у меня мало времени, я ухожу скоро!

– Куда уходишь?

Вика снова повернулась к нему и на сей раз глянула более заинтересованно. Наверное, удивилась незнакомым ноткам в его голосе. И вопросу вкупе с этими нотками удивилась – раньше он никогда не спрашивал с такой горечью: куда уходишь.