Я приехал к предкам вчера. Весь ужин притворялся немым и не обращал внимания на расспросы Воробья.
«Пап, мам, видите? – безмолвно спрашивал я. – Ваш сын вылечился. Ваш сын нормальный».
Вчера они мне верили.
Теперь матушка снова чует мое «Что-то не так».
– У тебя все в порядке?
– Лучше не бывает, – хриплю я, натягивая капюшон.
В университете у меня нет друзей. Приятелей – завались. Я слоняюсь по утреннему городу, наблюдаю за жизнью
Да черт с ним.
Никем бы я не был. Без домов я бы сдох.
Правда, в начале года я познакомился с одной странной девчонкой, учащейся в соседней группе, – Ди – мы вместе готовились к олимпиаде по математике. Кажется, она тоже из моего поселка: я нашел у нее в конспекте снимки Ворона, еще живого.
– Понравилось? – спросила она, когда я рассматривал ее работы.
И я ответил, что понравилось. До безумия.
Как же мне хотелось забрать эти фотографии! Заключить их в рамки, спрятать под подушку.
– Зачем тебе олимпиада? – с трудом выдавил я.
– На фотоаппарат коплю. Чуть-чуть не хватает.
– Тогда удачи. Ради
И она победила. А потом возненавидела меня за это. Ди терпеть не могла, когда ей поддаются, но я-то не знал… и поддался. Больше мы не пересекались.
Я взбираюсь на холм и застываю перед
Яблони подросли. Тянутся друг к другу, обнимаются ветками.
Ворота распахиваются. Нет, не из-за того, что Ворон так захотел. Так захотел сквозняк, только и всего. Мой приятель мертв. Он никогда не откроет двери.
Я поднимаюсь по засыпанным землей ступенькам и ныряю в комнату, где когда-то бывал чаще, чем дома. Здесь тихо. Часы не тикают, рамы не хлопают, половицы не скрипят.
В нос бьет запах сырости.
Я спрашиваю у дома:
– Как ты?
А мне отвечает ворона, шагающая по подоконнику:
– Кар.
Она пялится на меня так, словно вот-вот разрыдается, и – взлетает. Что, если между черными перьями и потрепанными крыльями прячется мой друг? Что, если он ждал нашей встречи в обличии птицы?
Я пинаю гору бутылок из-под пива.
Нет, не ждал. Ворон умер миллиард лет назад. Отправился в отпуск. А местный сброд устроил пир на его могиле.
Я бы разбил эти бутылки и запихал бы осколки в глотку каждому, кто здесь шлялся.
В комнате
Отпечатки ладоней хозяев стерлись. Кирпичи, кругом кирпичи…
Я веду пальцами по пыльной стене, ищу
Наи-и-ивный. До сих пор ребенок. Странный ребенок.
Хотя нет.
Просто идиот.
Прошло два года. Пламя все сожрало, а что не получилось уничтожить у него – уничтожили дожди… Должны были уничтожить. Взгляд упирается в белые четкие линии. Облако. Наши ладони. Кто-то нарисовал их. Воссоздал рисунки по памяти. Неумело и криво, но воссоздал.
Я касаюсь мизинцем неровных линий, боюсь, что спугну галлюцинацию. Или реальность? Нет, это определенно мел. Как и раньше.
Я оступаюсь и падаю. Растягиваюсь на крыльце. Затылок плавится от боли. Вместо неба – черные кляксы.
Но мне все равно.
Я обязан ее найти.
Обязан.
Над поселком обнимаются тучи. Огромные черные лохмотья мечтают упасть на нас. Где-то чертыхается гром.
А я чертыхаюсь в ответ и мчусь на пятую улицу. К участку – о боги! – без огорода, где пахнет яблоками и орехами. Где за окном прячется мини-комната мини-девочки. Где живет Ласточка.
По пути я то и дело натыкаюсь на сгоревшие постройки. Вот хижина подруги предков. У нее, как и у Ворона, уцелели лишь кости, а вот трехэтажный дом Пашки.
Новый мертвец.
Свежие следы огня.
Что же с ними не так?
Я стараюсь не поддаваться страху, не слушать шепот уцелевших домов и несусь, несусь дальше. Пересекаю дорогу и – застываю.
На воротах висит замок.
Если здесь и была Тора, то уже уехала. Дверь заперта, а на ручке болтается пакет – Хлопушка что-то забыла.
К счастью, на улице безлюдно, и я перемахиваю через забор. Странно, но теперь он не кажется мне огромным. Траву на участке не стригут – выросла по колено. Правда, до крыльца дорожка все же вытоптана.
Я подцепляю пальцем пакет. Кому я его отдам? Зачем я вообще все это затеял?
Глаза сами собой опускаются: орехи, много-много орехов. А между ними – записка, сложенная самолетиком.
Сердце деревенеет.
Не читай, дурак.
Не читай.
Я вытаскиваю послание и ломаю самолетик. Этот ровный, размашистый почерк, с одинаковыми «ж» и «ш» я не забуду никогда.