Чувствуй себя как дома

– Я знаю. Вспомнила. У вас есть корица?

Лида кивает на шкафчик у мойки.

– Поищи там. И… Молодец, что не сдалась.

– Теперь нужно придумать финал.

– Для книги или…

– Для всего сразу, – перебиваю я.

– Удачи, – говорит Лида чересчур радостно.

– Вы мне поможете?

– Нет.

Она наклоняет доску и высыпает помидоры в миску. Несколько кусочков летят мимо, на пол.

– Вы ведь знаете, кто виноват, – щурюсь я, отодвигая миску. – Почему вы ее покрываете?

Лида фыркает и принимается резать капусту. Так и не дождавшись ответа, я замешиваю тесто, выкладываю на него яблоки и ставлю пирог в духовку. Все механически и четко. И вроде бы Лида здесь, со мной, но я чувствую, что разум она заперла в той самой клетке. Подальше от одержимости. Подальше от сомнений.

Аромат запеченных яблок и корицы преображает кухню и… нас. Он – машина времени. Над печкой висят часы – старые-старые. Что, если перевести стрелки на десять лет назад? Выйду ли я из этого дома маленькой девочкой? Найду ли папу?

Я вытаскиваю пирог из духовки и мою посуду.

– Для кого стараешься? – все же подает голос Лида.

– Для них. Спасибо, что не прогнали.

Переложив пирог на поднос, я устремляюсь к выходу.

– Ди не виновата, Аня, – летит мне вслед. – Убийца не она, а твоя мать!

Ложь. Глупости. Бред сумасшедшего.

– Идите к черту.

Лида заперлась в клетке. А в клетке можно наблюдать и, как бонус, жить вечно. На свободе – сажать цветы, танцевать контемпорари и сдохнуть, шагнув на красный. Тот, кому по душе первое, понимает плохо. Тот, кому по душе второе, понимает хорошо, но недолго.

И я бегу, бегу от нее, от этой свихнувшейся старухи, вцепившись в поднос с пирогом.

Мама любила скрипку и скучать по папе. Ее счастье горчило, и все же она радовалась, когда писала песни. А радостные люди не предают.

«Ты права. Не предают, – проносится в голове. – Привет, Аня. Меня зовут Ласточка».

Я выдыхаю.

Вот она, пестрит красками. Вот она, выделяется среди плеяды хижин, как западающая клавиша пианино.

«Все на работе», – скрипит Ласточка.

Я оглядываюсь – никого – и цепляюсь пальцами за забор. Мне не перелезть через ограду с пирогом. Я уже думаю оставить поднос на траве, как вдруг ворота распахиваются.

«Ты – своя».

Прокравшись в гостиную, я кладу пирог на стол.

Он с корицей, дедушка, как ты и хотел. Прости, что я так долго его делала.

Если бы можно было выжать этот дом, как кухонную губку, процедить воспоминания и проглотить их лекарством, я бы не пожалела Ласточку. Я бы сомкнула стены, клянусь.

И поэтому я готова танцевать контемпорари. Готова понимать недолго. Готова на красный.

36 Ди [До и после]

90-ые гг.

Ди кладет на колени потрепанный блокнот, пахнущий яблоками. Для других он – сборник пыли, для нее – жизнь.

Она украла его у Захара, а он так и не заметил. Не успел заметить.

Ди ненавидит яблоки. Как же она их ненавидит. Они забрали у нее все, а на прощание подарили блокнот.

Страницы исписаны мелким почерком. Еще немного – и без микроскопа она бы не прочла. Ди хранит блокнот в вещах, между фиолетовыми колготками и платьями.

Сегодня годовщина. Прошло десять лет с тех пор, как они расстались. Два бойца. Две раненых птицы.

А если быть точнее – три.

Нет, Ди не жалеет. Разве что самую малость. Просто… Она так слаба без него.

И так глуха.

Она мечтает прожить все заново, и блокнот помогает ей.

Через открытую форточку, с улицы, льется знакомая песня – «Крылья». Ди это раздражает. У нее давно нет ни крыльев, ни того, кто любил «Наутилусов».

Она захлопывает форточку. В комнате образовывается вакуумная тишина.

За каких-то четыре часа Ди дочитывает до последней строчки. Ей срочно нужна сигарета, чтобы заново научиться задыхаться. Жаль, что история не дописана. А ведь финал – самое главное. Финал – обязательное требование, чтобы ожил сюжет. Смерть – обязательное требование, чтобы ожил человек.

Ди выскальзывает из кресла, берет ручку и начинает писать на чистых страницах.

Записи Ди

Этот парень в сером растянутом свитере изо дня в день выбивал из меня дух. По вечерам я сворачивалась калачиком и рыдала. Под одеялом. Тряпка под тряпкой.

Тора, Тора, Тора… Мне казалось, что меня вот-вот вырвет. Тысячи «т», «о», «р» и «а» польются изо рта. Передозировка. До сих пор.

И наркотиков не надо.

Оживший дом оброс мускулами, словно Лида поработала и над его мышцами. Захар пялился на воскрешение друга с щенячьим восторгом. Разве что не лаял. А я едва сдерживалась, чтобы не прокричать ему в лицо: «Ты у меня в долгу!» Сейчас бы лежал в гробу со сломанной шеей и отпечатками мухобойки по всему телу, а Тора даже не приходила бы к нему на могилу.

Зато я бы посадила там маки. Я – верная. Она – шлюха.

Что, если девчонка с двумя родинками-рубцами от спиленных рогов не дочь Захара? А этот идиот повелся и добровольно позволил выколоть себе глаза. Он действовал вслепую и не принимал мою помощь. Плевал, что я всегда была рядом.