«Чувствую себя очень зыбко…»

– Вот он, вот, подлинный, настоящий красный гимн! Не марсельеза там какая-то, не интернационал, вовсе нет, а именно она, эта изумительная, ошеломляющая своим ритмом и своей жаждой “пить да жрать” частушка! Тут для этого “борца за социализм” весь закон и все пророки!

А матрос, развратно вихляя голосом, весь охваченный сладостью своей заветной мечты, упиваясь и темпом, и смыслом своего “гимна”, все катил и катил на все лады:

– Пил бы, да ел бы,
Не работал никогда!
Жрал бы,
Играл бы,
Был бы весел завсегда!

<3 июля 1926 г.>

“Кооперативная Заря”. Кто поверит, что был и такой журнал? А ведь был, был.

* * *

В память совместного сиденья в Таганской тюрьме за подписание Выборгского воззвания один знаменитый кадет подарил другому, еще более знаменитому, серебряную пепельницу в виде тюремной параши: вспоминай, мол, и гордись.

* * *

А.А.Б. рассказывал мне, как захватил он в славные и приснопамятные февральские дни министерство финансов:

– Очень великолепно захватил! Вижу, стоит и орет в грузовике какой-то длиннейший лохмач студент. Я его за шиворот – “чего попусту орать, надо дело делать, едем захватывать министерство финансов!” – И поехали, и захватили, и даже без малейшего сопротивления со стороны противника. А вечером закатили на радостях знатный обед, собралось порядочно народу тоже из числа тех, что в этот день что-нибудь захватывали, а я и говорю им, смеясь: “Братцы, а теперь давайте новый переворот устраивать, контрреволюционный, захватывать все сначала и уже не под красным флагом, а опять под монархическим. Ей-Богу, еще легче захватим!”

Веселые были вообще деньки. Недаром еще и теперь некоторые “февралисты” плачут от умиления:

– Боже, какой тогда был всеобщий народный подъем, порыв к новой прекрасной жизни!

* * *

Воспоминания г. Маргулиеса о князе Кропоткине.

Казалось бы, что после того, что случилось, волосы должны встать дыбом у каждого, читающего подобные строки. Казалось бы, автор должен был бы просто кричать:

– Послушайте, послушайте, какие страшные, неправдоподобные вещи рассказываю я вам!

А меж тем ничего подобного. И автор совершенно спокоен, и читатель читает как ни в чем не бывало.

“В конце семнадцатого года мы собирались на квартире Кропоткина для обсуждения вопроса о создании Лиги Федералистов”…

Конец семнадцатого года – что уже было тогда в России? А вот люди собирались и “создавали” еще одну “Лигу” – уже тысячную из числа тех несметных, что все создавались и создавались в том кровавом сумасшедшем доме, в который уже превратилась тогда вся Россия!

Но что лига! – Дальше рассказываются вещи гораздо более ужасные.

В марте восемнадцатого года большевики выгнали Кропоткина из его квартиры. Он покорно перебрался на другую, но большевики выгнали его и оттуда. И тем не менее он “стал добиваться свидания с Лениным” – в пренаивнейшей надежде заставить его раскаяться в том чудовищном терроре, который уже шел тогда в России – и таки добился этого свидания.

“Кропоткин, – рассказывает г. Маргулиес, – был в добрых отношениях с Бонч-Бруевичем, и вот у него-то в Кремле и состоялось это свидание…”

Читаешь и глазам не веришь: как, Кропоткин все еще продолжал быть “в добрых отношениях” с этим редким даже среди большевиков негодяем, затесавшимся в Кремль? Оказывается, продолжал… И мало того: пытался при его помощи повернуть большевистские деяния на путь гуманности, права! А потерпев неудачу, “разочаровался” в Ленине и говорил о своем свидании с истинно младенческим удивлением:

– Оказывалось, что убеждать этого человека в чем бы то ни было напрасно. Я упрекал его, что он за покушение на него казнил две с половиной тысячи человек. Но это не произвело на него никакого впечатления…

А затем пришлось удивляться еще более: большевики согнали князя и с другой квартиры, и “оказалось”, что надо переселяться в уездный город Дмитров, а там существовать в столь пещерных условиях, какие и не снились самому заядлому анархисту. Там Кропоткин и кончил свои дни, пережив истинно миллион терзаний: муки от голода, муки от цинги, муки от холода, муки за старую княгиню, изнемогавшую в непрерывных заботах и хлопотах о куске гнилого хлеба…

“Кропоткин, – пишет г. Маргулиес, – мечтал раздобыть себе валенки. Да так и не раздобыл – только напрасно истратил несколько месяцев на получение ордера на эти валенки…”

И далее:

“Вечера Кропоткин проводил при свете лучины, дописывая свое предсмертное произведение об этике…”

Можно ли придумать что-нибудь страшнее? Целая жизнь (жизнь человека, близкого в юности к Александру II), ухлопанная на революционные мечты, на грезы об анархическом рае, – это среди нас-то, тварей, еще не совсем твердо научившихся ходить на задних лапах! – и, как венец всего, голодная смерть при лучине, среди наконец-то осуществившейся революции, возле рукописи о человеческой этике!