«Чувствую себя очень зыбко…»

– Да. А то вон приехал на той неделе какой-то с грибами на плечах – солдат, сыновей ему давай, хлеба давай… всего давай! А их гнать надо от нас. Раз наше дело не выходит – мировая и шабаш. Миколай Миколаевич младший – вот это воин. Ух, рассказывают солдаты, что только за человек! Отца родного за правду не пожалеет. Ночью встанет тихонько, чтоб ни один генерал за ним не увязался, – и пошел в обход по окопам. Солдат простых увидит: “Здорово, друзья! Надейтесь на меня, как на каменную гору. Я об вас ночи не сплю!” – А господам офицерам, если завидит, что в карты играют, бездельничают, без всякой церемонии шашкой голову долой! Да, это воин.

Сумрачно помолчал, потом встал и подошел к трясущемуся рукаву, по которому серой струей текла мука. Взяв в горсть муки, помял ее, понюхал и задумчиво спросил, почти крикнул:

– Ну, а этот самый человек, где он теперь?

– Какой?

– Сухомлин.

Кудрявый мужик, куривший на пне трубку, со свистом, не поднимая головы, захохотал и махнул рукой:

– Вона! – сказал он. – Хватился! Его теперь и след простыл! Его давно покрыли и спрятали!

Петр Архипов строго посмотрел на него, на его плечи и голову, потом еще строже на меня:

– Где, по-вашему, такой человек может находиться? И что такому человеку должно быть? Что он для России может быть? Что он для ней сделал? Через кого там теперь миллионы лежат, пухнут? А ведь люди тоже, крещеные!

Обив и вытерев руку о полушубок, он опять сел и опять замолчал. Потом все тем же тоном, но уже спокойнее:

– Да. На нас, мужиков, как там глядят? Тычь его куда похуже, а нас, господ, не тронь, – мы высокого званья. А те пускай преют, этих дураков еще великие тысячи наделают. Сейчас вон опять берут, а зачем? Чтобы последних перебить? Вы, барин, – дерзко и громко спросил он, – вы нам уж откровенно скажите, какая ваша задача: чтобы нас всех перебить, а скотину порезать да в окопах стравить?

– Петр Архипыч, как тебе не стыдно? Ото всех слышу этот дурацкий вопрос, только от тебя не ожидал. Ведь ты человек умный!

– Умный! – сказал он, несколько смутившись, и вдруг опять сдвинул брови и поднял тон:

– Вам хорошо говорить. А у меня вон сын пошел, два месяца ни одного письма. Где он теперь, что он теперь? Мертвое тело? А потом, как перебьют всех, вы что ж будете делать? Приедете, конечно, к царю и скажете: “Погляди, государь, – где твоя держава теперь? Нету тебе ничего, все чисто, одно гладкое поле!”

Я с истинным изумлением поглядел на него.

Куда девался его ум, здравость?

<28 октября 1926 г.>

Кого тут ведьма за нос водит?
Как будто хором чушь городит
Сто сорок тысяч дураков!

Это говорит Фауст, которого Мефистофель привел в “Кухню ведьмы”, и это вспомнилось мне, когда я на днях прочел в “Последних новостях” статью о том, что в “Красной нови” какой-то Горбов опять шельмует писателей-эмигрантов и опять все за то же: за то, что мы будто бы “мертвецы”, отстали от века, не видим и не понимаем всего того “живого, молодого, нового”, что будто бы есть в большевистской России.

Какая вообще потрясающая энергия у этих любителей “новой жизни”! Уже лет семьдесят орудуют российские “Бесы”, а энергия их не только не ослабевает, но как будто даже увеличивается и долбит все в одну и ту же, все в одну и ту же точку, одурманивая, одурачивая всяческих “малых сих” (народ, молодежь) и так или иначе “выводя в расход” своих политических, “классовых” врагов. Помещик непременно кровопийца, купец – паук, поп – тунеядец, отравляющий народ “опиумом религии”, неугодный писатель – ретроград, слепец, озлобленный противник всего “молодого, нового”, клеветник на народ, на молодежь, – сколько уже лет этой красной песне, этой чекистской работе?

Они звона не терпят гуслярного,
Подавай им товару базарного,
Все, чего им не взвесить, не смерити,
Все, кричат они, надо похерити,
Только то, говорят, и действительно,
Что для нашего тела чувствительно…

Когда это писалось? Да еще в шестидесятых годах, когда писались и эти строки:

Други, вы слышите ль крик оглушительный:
“Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный,
Много ли вас остается, мечтатели?
  Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?”