Чужая

— Ты– бездушная скотина! Да-да! Нет! Ты хуже! Ты– моральный урод! Насильник и убийца! Да тебе в моем мире пожизненный срок бы дали, понимаешь? А на зоне знаешь, чтобы с тобой сделали? Опустили! Да! Уничтожили бы, как ты меня! А за что? Ответь, ну! За что? Почему именно так, по-зверски? А… Ты же зверюга страшный и есть! Клычары одни чего стоят! А мне больно, понимаешь?! Больно! Больно! Я не хочу! Ты понимаешь? — Айя не замечая того, перешла на крик, стучала себя в грудь, пыталась сфокусировать уплывающий взгляд, — Чего тебе от меня надо? По вашим меркам — ни рожи, ни кожи! И вообще, вы же людей ,типа, не шпилите. Так ведь? Так чего я– то? Принюхиваешься там чего-то себе. Чего ты вынюхиваешь– то все? А?! Тебе же противно, я же чувствую. Так почему все никак не угомонишься? Зачем это все? За что?! У меня ведь жизнь была! Понимаешь? Жизнь! Мечты! А в этом проклятом месте — выживание! Сраное выживание! Вы ж все здесь зверье дикое. И не важно, ассуры или люди! Жалкое искалеченное зверье, и все от вас отличное, калечите, чтобы таким же уродливым, как и вы, стало! А вот тебе, понял! — Айя скрутила две дули и выставила их вперед, смачно плюнула на пол в знак протеста.

— Лучше убей, как и обещал, или я сама! Сил уже никаких нет. Никакого просвета, и ты надежду последнюю отнимаешь! Я уйти хотела. Почему не дал? Я чувствую, как ты меня ненавидишь! Я пропахла твоей ненавистью! Ты испачкал меня всю! Просто ответь, почему я? Почему? Одна красотка рыжая чего стоит. Так чего я? На экзотику потянуло? Или у тебя наклонности, а своих насиловать нельзя? Ну, чего молчишь, отвечай?! Отвечай, мой господин и повелитель! Как мне теперь отмыться? Где себя саму искать? Лучше удави…

Майя замолчала, переводя сбившиеся дыхание, давясь смехом и слезами. Она еще многое хотела сказать и спросить и высказать, но горло отчего-то сперло, а в груди запекло.

Девушка закашлялась, глядя по сторонам в беспрерывно плывущей комнате.

Айя была пьяна. В стельку. А еще измучена и истощена. Вымотана.

Уставшая.

Раскачивалась из стороны в сторону, обливаясь слезами.

Не сразу поняла, как чужое — большое и горячее тело оказалось рядом. Слабо взвизгнула от испуга и истерически рассмеялась, вдыхая запах кедра.

И замерла, когда подбородка коснулись сильные, горячие пальцы, заставляя поднять лицо. Айя как-то отстраненно подумала, что впервые ощущает его прикосновение без перчаток.

За пеленой слез и круговоротом хмеля перед глазами лицо ассура расплывалось и тонуло в полумраке покоев. А он все смотрел и смотрел на нее, склонившись над пьяной девушкой и шумно втягивая носом воздух.

— Что, не нравится? Я не мылась пару дне…

— Молчи. Ты уже достаточно наплела. Я убивал за меньшее, — полушепотом произнес Нирхасс, обхватив лицо Айи ладонями.

Щеки девушки пылали, были влажными от слез.

— Так убей, — шепнула в ответ служанка.

— Убью. Непременно…

Айя вздрогнула и замерла, когда в следующее мгновение ее влажных губ коснулись чужие — сухие и мягкие, терпкие, как вино. Глупо захлопала ресницами, никак не ожидая подобного. Нирхасс практически вжал в себя напрягшееся девичье тело, притянул тесно за талию, нелепо согнувшись, так как ростом был гораздо выше чернавки.

Его губы касались губ Айи осторожно и требовательно одновременно, словно мужчине подобная ласка была в новинку, и он сам от себя не ожидал подобной выходки. Девушка и вовсе замерла, боясь шевельнуться. Происходящие не укладывалось в ее голове, привычной к другому сценарию их с хозяином встреч.

А когда в ее рот вторгся чужой язык, пытаясь прикоснуться к ее собственному, Айю словно громом поразило. Девушка просто стояла, не сопротивляясь и не отвечая, плыла по течению, плохо ориентируясь в происходящем.

Ее хозяин был вкуса сухого вина и обреченности. Вкуса падения.

Мужчина как-то болезненно сминал ее губы, проникая языком все глубже и глубже. Сплетаясь с податливым языком девушки. Прикусывал и тут же зализывал место укуса, тянул в себя и весь вибрировал, словно огромная кошка, притирался к телу Айи, вбирая ее всю. Пил, как до этого вино из длинноного бокала.

Служанку терзали противоречивые чувства. Метались в опьяненном сердечке, как шальные, разрывали надвое. Мучили. Девушке было одновременно и хорошо и мерзко. Хорошо от грубой, но умелой ласки, мерзко от осознания, что эту ласку ей дарил жестокий и беспощадный насильник, ни раз ломавший ее волю. Осквернивший ее тело, и уничтоживший гордость.

В полумраке роскошных покоев, под треск поленьев из камина, Айю жадно целовал ее насильник и мужчина, одной морозной и снежной ночью, чуть ее не убивший. Целовал неистово, упоительно, словно в ней — безвольной рабыне заключалась вся его жизнь. И жалкая рабыня отвечала. Робко, опасливо, стыдно. Проклиная себя. Судьбу. И этот прогнивший мир. Позволяла себя пить, прижимать и прикусывать. Прикрывая глаза и откидывая пребывающую во хмелю голову.

А Нирхасс все целовал и целовал, оставлял влажные следы на тонкой шее, впивался зубами в покрытую мурашками, бледную кожу. Метил.