Чужая маска

Светлана молчала, низко опустив голову и сосредоточенно разглядывая круглые следы от стаканов, навечно отпечатавшиеся на приставном столике для посетителей. Ольшанский терпеливо ждал, он по опыту знал, как нелегко людям бывает признавать, что их близкие ушли или хотели уйти из жизни добровольно. Одно дело – убийство, когда виноват кто-то чужой. И совсем другое – самоубийство, когда винить некого, кроме самого себя, потому что не смог вовремя разглядеть душевную травму у человека, который рядом с тобой, не обратил внимания на его депрессию, не придал значения каким-то словам. Ты сам виноват, потому что был глух и слеп, груб и жесток, совершил подлость, обманул, предал. Ты или сам довел человека до самоубийства, или не сумел предотвратить беду. В любом случае не виноват никто. Только ты.

– Я, наверное, должна вам рассказать всю правду, – наконец сказала она, поднимая глаза на следователя. – Тем более что недавно ко мне приходила свекровь, и ей я уже сказала. Так что вы все равно узнаете. Дело в том, что…

Она снова запнулась и умолкла. Ольшанский не стал ее торопить.

– Одним словом, все эти любовные романы написаны мной. Не Леонидом, а мной. Но мы с самого начала решили, что будем пользоваться его именем. Так лучше для рекламы. Женских романов, написанных женщинами, пруд пруди. А мужчин, которые умели бы сочинять романы для женщин, по пальцам перечесть. У нас в России нет ни одного. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да-да, Светлана Игоревна, я понимаю, – быстро сказал Ольшанский, с трудом скрывая изумление. – Продолжайте, пожалуйста.

– Ну вот. Сначала нас все это ужасно забавляло. Мы так хохотали, вспоминая, как интервью у Лени брали, как издатели с ним разговаривают, как девочки в этих издательствах на него с обожанием смотрят. Телевидение, радио и все такое. Смешно было. А в последнее время Леня стал раздражаться из-за этого. Говорил, что чувствует себя вором, укравшим чужую славу. Говорил, что ему стало невыносимо корчить из себя гениального литератора и знать, что на самом деле перо у него корявое и сочинять он не может. Его это очень угнетало.

– И в последнее время – особенно?

– Да. В последнее время – особенно. Он уговаривал меня прекратить обман и мистификацию, признаться и подписывать книги именем настоящего автора.

– А вы?

– Я не соглашалась. Поймите, Константин Михайлович, такие саморазоблачения никому не нужны. Те женщины, которые читают и любят романы Параскевича, почувствуют себя обманутыми. Они любят Леонида, а не меня. Им нужен кумир. Как же можно его вот так взять и отнять? Молоденькие девочки мечтают о нем, спят, положив под подушку его книги. И вдруг окажется, что все это написал не молодой красавец, чью фотографию они видят на обложке и в которого тайно влюблены, а женщина, да еще его жена. Мои романы никто не будет ни издавать, ни покупать. Это уже будет все совсем другое.

– Я вас понимаю, – мягко сказал Ольшанский. – Но вернемся к вашему мужу. Он очень страдал из-за этого?

– Очень. И чем дальше – тем больше. Он стал самому себе казаться никчемным, бездарным, говорил, что присвоил себе мою славу и живет фактически на мои деньги. И еще он очень переживал из-за того, что не может выгодно продавать мои рукописи. Ведь все переговоры издатели вели с ним, а не со мной, он – автор, а на меня они даже не смотрели. Я бы, конечно, ни за что не соглашалась на те деньги, которые они платили, меня они не сумели бы разжалобить, но Леня… Он не мог им отказать, у него был такой характер. И требовать повышения гонорара не мог. А я не могла вступать с издателями в переговоры, иначе мы разрушили бы имидж. Ну что это за писатель, который ходит по издательствам, держась за юбку своей жены? Несерьезно. Мы ссорились из-за этого, Леня клялся, что это в последний раз, что больше он ни за что не пойдет на поводу у слезных жалоб и просьб, но я отдавала ему новую рукопись, он шел в издательство – и все повторялось. А в последнее время он все чаще стал говорить, что не просто живет на мои деньги, но и обкрадывает меня, потому что из-за своего слабодушия лишает меня больших гонораров. Если бы я только знала, что он из-за этого может наложить на себя руки, я бы, конечно, согласилась во всем признаться. Но я была уверена, что это временное, что это скоро пройдет. Неужели он действительно?..

– Не знаю, Светлана Игоревна, – вздохнул следователь. – Но хочу понять. К сожалению, выяснить это точно сейчас уже невозможно.

– Поговорите еще раз с этой женщиной, с Людмилой. Может быть, она все это выдумала? Бред больного воображения?

– Это невозможно.

– Почему?

– Она умерла.

– Как… умерла? – пробормотала Светлана побелевшими губами. – Отчего?

– Отравилась. Покончила с собой. Написала чистосердечное признание и выпила яд. Вот такие грустные у нас с вами дела, Светлана Игоревна.

– Что же, выходит, по-вашему, Леонид решил уйти из жизни, но у него не хватило на это мужества, и он попросил ее застрелить себя? Нет, не верю.