Чужая осень (сборник)

— А что ты знаешь о моей работе? Ты знаешь, сколько энергии и сил занимает она? А время? Вчера, чтобы подписать одну бумагу, я убил четыре часа. Если бы ты хоть понимала, то я мог бы тебе коротко объяснить. Но с тобой разговаривать или доказывать что-то — все равно, что биться головой об стенку — болевые ощущения и никакого толку. Так что не выводи меня из себя, я тридцать часов на ногах.

— Ударник коммунистического труда, — съязвила поднаторевшая в общении со мной Сабина. — Я не знаю, чем ты там занимаешься, но по бабам бегаешь — это точно. Тебе же не жена, прислуга нужна и время свободное. Интересно, откуда ты сейчас явился, от очередной своей сучки?

— Да, от сучки по фамилии Глебов, может тебе рассказать, где я был раньше, чтобы ты окончательно успокоилась, рассказать о том, что пришлось сделать всего за одни сутки?

— Не нужно мне знать о твоих делах, я давно догадываюсь о главном…

— А, ты не хочешь знать о моих делах? Ты ничего не видишь, ничего не знаешь. Ты не понимаешь, что только твои побрякушки стоят столько, сколько не выплатит тебе твоя школа, проработай ты там до четвертого тысячелетия. Ты не догадываешься, что дом, записанный на тебя по себестоимости — около полумиллиона, что массажистка, разминающая твою жирную задницу, стоит триста рублей в месяц. Или знаешь? А просто не ведаешь, откуда деньги берутся?

— А зачем ты подсовываешь отцу порнографию? — нашла очередной аргумент для продолжения семейной сцены Сабина, — у него же повышается давление. Ты что, его в могилу решил свести?

— Твоему отцу я многим обязан, и отношусь к нему подобающим образом. А ты лучше скажи, какие фильмы сама смотришь? Думаешь, я не знаю, может ты еще Гарику их демонстрируешь?

— Ты что, с ума спятил?

— Спятишь с тобой, — продолжаю успешно начатое наступление, — если ребенок говорит, что ты смотришь «Екатерину», откуда он знает? Наверное, после той сцены, где Потемкин услужливо подсовывает царице жеребца, тебе и ударила мысль в голову насчет моего аморального поведения. Насмотришься порнухи, вот и лезут дурные мысли в голову. А я вместо того, чтобы отдохнуть, должен выслушивать эти бредни? — голос почти переходит на крик, сцену крайнего возбуждения прекрасно дополняет вылетающая изо рта слюна.

— Успокойся, дорогой, — капитулирует Сабина, которая не умеет долго сердиться на своего любимого.

— Ага, успокойся, ты сперва всю душу вымотаешь, а теперь успокойся, Что ты со мной делаешь, Сабина, зачем мучаешь? — внезапным шепотом перехожу к финалу. Видимо, придется, несмотря на усталость, спать в объятиях моей любимой.

Телефонный звонок прерывает размышления о неприятных последствиях этого разговора. Сабина берет трубку и тут же подносит аппарат ко мне.

— Тебя просит Сережа, — с долей вины в голосе говорит жена.

Рябов информирует меня, что через несколько минут мне нужно быть внизу, а я специально нажимаю на кнопку, усиливающую звук в мембране, чтобы чутко слушающая Сабина убедилась — звонит Сережа, а не мерещащиеся ей девицы.

— Вот так, Сабина, мне пора. И даю тебе честное слово, что к сукам я не отправлюсь.

Сабина молча целует меня в знак примирения, и я на удивление легко переношу этот знак супружеской благодарности и всепрощения.

Рябов сидел за рулем своей машины, прорезая желтым пучком противотуманных фар редко падающий снежок. Я, не задавая вопросов, сажусь рядом, и Сережа включает скорость.

— Сережа, я действительно устал, — честно предупреждаю тонко чувствующего меня человека.

— Поэтому я везу тебя к Свете, — невозмутимо отвечает мой спаситель, рассчитавший все варианты встречи с Сабиной и подтвердивший мое алиби в ее глазах. — Жди меня там. Костя будет в девять у тебя.

— В восемь, Сережа, — делаю поправку во времени. — Потому что клиент придет в салон в десять.

Со Светой я познакомился два года назад таким банальным образом, что даже стало немного смешно. Тогда тоже была зима, и ехал я куда-то поздно вечером по одному из тысяч неотложных дел, как вдруг все они мгновенно ушли на задний план — я увидел Олю, единственную женщину, которую когда-то любил. Фонарь бросал нервный тусклый свет на ее лицо, и руки автоматически свернули машину к краю тротуара. Я выскочил, пробежал несколько метров, схватил ее за руки, и понял, что ошибся.

— Извините, пожалуйста, — пробормотал я, не выпуская рук девушки, — извините…

Она почему-то не удивилась столь бесцеремонному обращению и мягко улыбнулась.

— Может быть вы, наконец, отпустите меня?

Я виновато опустил руки, такое со мной бывает крайне редко; откуда взялась эта растерянность перед очередным ударом жизни, которая подразнила меня некогда потерянной навсегда женщиной. И тут же услышал сзади хриплый голос:

— Эй ты, козел вонючий, чего пристал к нашей чувихе?