Чужая воля

Он покосился на Бекки, но она тоже знала про Сонгми. Почти все знали. В шестьдесят восьмом группа американских солдат уничтожила пятьсот мирных обитателей этой маленькой деревушки, и даже на тот момент это массовое убийство рассматривалось как наихудшее зверство всей вьетнамской войны. У них не было никаких причин для этих убийств – они не обнаружили в этой деревне вооруженных вьетконговцев, не встретили абсолютно никакого сопротивления, – но все равно в течение того дня группа американских солдат систематически убивала ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей – взрывала их гранатами, накрывала залпами из гранатометов, выстраивала их в канавах и расстреливала в упор. Младенцев. Беременных женщин. Все, что двигалось, дышало или ползало. Потом предпринимались массированные попытки замять эту бессмысленную бойню, за которыми последовали слушания в Конгрессе, суд, всенародное негодование…

Дарзелл достаточно ясно выразился насчет вопросов, но я просто не смог удержаться.

– В Сонгми отличилась армия Соединенных Штатов. Джейсон был морпехом.

– Совершенно верно, но Вьетнам – это просто огромная, бесконтрольная, уродливая масса войны. – Дарзелл выпустил струю дыма, а потом уставился на меня этими своими жесткими, карими, солдатскими глазами. – Думаешь, Сонгми было единственным местом, в котором происходили подобные зверства?

30

Дарзелл оказался прав в одном. Рассказ потребовал времени, и, выслушав его, даже в теплом солнечном свете я чувствовал себя совершенно выбитым из колеи, скованным и переполненным благоговейным страхом. А еще мыслями о своем брате – о том, что он сделал…

– Может, на сей раз я сяду за руль?

Бекки взяла у меня ключи, и я оглянулся на зал бильярдной, прищурившись на ярком свете. Дарзелл был по-прежнему внутри, но его отец немного постоял возле открытой двери, одарив меня долгим взглядом и мрачным взмахом руки, прежде чем шагнуть обратно в полутьму.

– Ну пошли, мой хороший.

Бекки отвела меня обратно к машине, усадила на пассажирское сиденье. Даже за рулем она оставила меня одного – словно бы понимала, какого рода мыслительный процесс мне требовался, чтобы уложить в голове такое великое множество деталей и то, как хитроумно они цеплялись друг за друга.

– Это несправедливо, – наконец произнес я.

– Да, несправедливо.

– Я вообще его не знаю. Не думаю, что кто-то вообще знает.

– Хочешь поговорить об этом?

А я все мысленно прокручивал кино, которое Дарзелл только что вложил мне в голову, – немой хроникальный ролик с телами на переполненной кровью реке, со всеми этими мертвецами и с теми, кто все-таки остался жив.

– Почему Джейсон мне ничего не говорил? Господи, Бекки! Почему он никому из нас так и не рассказал?

– Не знаю. А хотела бы знать.

– Хотя это многое объясняет. Наркотики. То, какой он.

– Ты собираешься сказать ему?

– Что я знаю правду? Не знаю. У меня такое чувство, будто голова сейчас взорвется.

– Просто дыши, хорошо? Вдох, выдох, как следует и поглубже…

Прикрыв глаза, я сделал то, как она просила. А когда открыл их опять, то совершенно не представлял, где мы находимся.

– Погоди-ка. Куда мы едем?

– Ты ведь доверяешь мне?

– Доверяю.

– Вот и доверься.

Бекки показала мне спокойные глаза и едва заметную улыбку, так что я стал смотреть на проплывающий мимо город, размышляя обо всех этих копах, репортерах и прокурорах и повторяя про себя: «Они тоже не знают его, никто из них ни хера не знает…»

Через десять минут я понял, где мы. Заброшенная скобяная лавка. Знакомый полуразвалившийся дом.

– Мы едем к тебе?

Она одарила меня еще одной мимолетной улыбкой, но проехала мимо своей улицы, свернув на следующей и подрулив к обочине у пустыря напротив старых маленьких домиков на противоположной стороне дороги.

Повела меня на пустырь. Перебравшись через уцелевший фундамент давно снесенного дома, мы стали спускаться вниз по крутому откосу берега и долго продирались сквозь высокие, по пояс, заросли плюща, пока не появились деревья и над головой не повисли побеги дикого винограда. Бекки потянула меня глубже в лес и, когда мы достигли ручья, повернула вдоль берега, раздвигая плети вьюнков, пока не открылось все то же озерцо с глубокой чистой водой.

– Помнишь наше купание? – Она стряхнула туфли, совершенно серьезная. – Как насчет по-настоящему на сей раз?

Когда слетела ее рубашка, лифчик слетел вместе с ней. Бекки лишь слегка покраснела, а я подумал про все те разы, что видел ее на карьере, коричневую от солнца и лоснящуюся, как тюлень. Она помогла мне выбраться из рубашки и поцеловала меня. Ее груди расплющились о мою грудь, и я по-прежнему чувствовал их там, маленькие и теплые, словно до сих пор касающиеся моей кожи, когда она отступила назад и сняла остальную одежду. Румянец все играл у нее на щеках, но Бекки повернулась к озерцу, поманила меня пальцем, и на губах ее промелькнула лукавая улыбка.

– Так идешь ты или нет?

Я разделся и последовал за ней в озерцо, придвигаясь все ближе, пока нас не разделяли какие-то дюймы.

– Почему сейчас? – Мне хотелось знать.