Чужая воля

– Минуту назад ты сказал, что поехал, потому что волновался.

– Думаю, что было понемногу и того, и другого.

– Так что это насчет Джейсона?

Я опять пожал плечами. Отцу это не понравилось.

– Ты сказал, что оставил попытки помочь своему брату. Этим утром в своей собственной комнате – помнишь?

– Не помню, чтобы я что-то такое говорил.

– Так ты покончил с этой глупостью или нет? Потому что давно нужно с ней покончить. И еще нужно смотреть на меня. Смотри на меня и выкладывай, что ты успел сделать, изображая детектива. Я хочу услышать это. И больше никакой чуши про своего брата. Рассказывай все с начала и до конца.

Я стиснул челюсти, охваченный таким упрямством, как никогда.

– Я ездил к нему в Лейнсворт.

Его глаза сузились, прежде чем он успел обуздать свой гнев.

– Когда?

– Этим утром.

– Сынок, это был невероятно глупый поступок! Ты не думаешь, что Мартинес может воспользоваться этим твоим визитом? Он уже думает: «Сговор». Нам нужно волноваться за тебя, за твое будущее.

– И что насчет Джейсона? – спросил я.

– А что насчет твоей матери?

Отец повысил голос, наверняка по давней привычке. Моя мать была рычагом, который всегда срабатывал.

– Я уже не ребенок.

– С моей точки зрения, еще какой ребенок!

– Я понимаю, что ты чувствуешь именно так. Но все же позволь мне изложить проблему с моей точки зрения. – Я уставился на него, холодный, как дно пещеры. – С того времени, как научился говорить, я только и слышу от тебя: «Первым делом – семья». Первым делом семья, и уже потом вера, доверие, любовь и все остальное. Это были хорошие годы и хорошие уроки.

Я встал и посмотрел на него сверху вниз, переполненный всем тем, что хотел сказать: что мой отец вечно колебался, не способный занять ту или иную сторону, и что моя мать постоянно оказывалась на противоположной от нас стороне, где бы ни оказывались мы, и что такая штука, как доверие, никогда не лежала в основе основ этого дома. Было и другое, о чем мне хотелось бы сказать, – вроде предостережений Джейсона относительно опасных людей и того, что я узнал про его время, проведенное во Вьетнаме, и как это объясняло, кем он стал и почему он таким стал. А еще, что Джейсон знает, кто убил Тиру, что он пытается защитить меня, и что знает куда больше, чем копы, которые считают себя большими умниками. Мне надо было сказать отцу все это, но я не стал.

Он должен был поверить в Джейсона.

Должен был поверить с самого начала.

Оказавшись у себя в комнате, я сразу запер дверь. Места тут было немного, но я неустанно расхаживал из угла в угол, размышляя про Вьетнам, Джейсона и своего отца – гоняясь за мыслями, как собака гоняется за собственным хвостом. Бросившись на кровать, я представил себе прыжок Роберта с Чертова уступа – крест его тела, словно приколоченный к этому высокому бледному небу. Но даже он оказался чересчур мягок для этой войны.

А вот Джейсон…

Еще в свой самый первый год во Вьетнаме, с первого же дня он угодил в самую гущу боевых действий, по тылам не отсиживался: глубоко законспирированная разведка, поиск и уничтожение, вылазки за линию фронта и государственные границы… В этот первый год Джейсон был повышен в звании прямо в боевой обстановке, заработал два «Пурпурных сердца» и «Серебряную звезду». Дарзелл достаточно ясно выразил свои чувства по этому поводу.

«Люди о нем уже даже тогда говорили…»

А вот мы про это ни черта не слышали.

Хотя Джейсон, судя по всему, произвел впечатление на каких-то важных людей, поскольку когда ему продлили контракт на следующую командировку, то приписали к экипажу бронекатера под командованием мастер-чифа[51] подразделения «морских котиков». Кроме Джейсона, в состав экипажа входили полковник южновьетнамской армии с приданными ему тремя южновьетнамскими же десантниками. Главной задачей этой шестерки были поиск и спасение подбитых пилотов в демилитаризованной зоне. За первые шесть месяцев они спасли одиннадцать американцев, в том числе лейтенанта морской пехоты с пулей в легких и обеими перебитыми ногами. Под плотным огнем Джейсон вытащил его из разбитого реактивного самолета и целых четыре мили тащил сквозь густые джунгли, и сам получив две пули за свои труды. В итоге – второе «Пурпурное сердце» и «Военно-морской крест». Никто из нас об этом тоже не знал, но Дарзелл тогда испытал чувство обиды за друга.

«Это должна была быть “Медаль Почета”! Спроси у любого морпеха».

Никто не мог подвергнуть сомнению решимость и храбрость моего брата. Получал он и другие благодарности и награды. У Дарзелла на этот счет имелись и другие истории.

Но все остальное…

То, что произошло потом…

Я поднялся с кровати, слишком взвинченный, чтобы удержать голову на подушке. Комната по-прежнему оставалась тесной коробкой, но я все равно продолжал расхаживать взад и вперед.

А что еще я мог сделать?

Если серьезно.

31

Икс велел привести Джейсона в подвал, и в глазах его светилось нетерпение, когда молодой человек вошел в камеру. Это была последняя камера в ряду – та, в которой он хранил свои завершенные полотна. Десятки их висели на уровне глаз; еще сотни были стопками расставлены по стенам.