Чужая здесь, не своя там. Часть первая

— Это ты не выдержишь, — заметил Никлас. Спустя пару секунд пояснил: — Поддерживать меня на коне, чтобы я не упал.

Тоже верно.

— Не бросать же тебя здесь?

— Почему бы и нет, — не унимался мужчина. — Добивай или проваливай! Чего расселась?!

— Ты глухой? Я же сказала — не оставлю тебя так. А добить не смогу…

— Ну и дура.

На оскорбление отвечать не стала.

— Ну если ты остаешься тут ждать, пока я не умру, то может послушаешь мою предсмертную исповедь?

Я удивленно посмотрела на него. Горячка началась? Наоборот, лоб был даже слишком холоден.

— Тебе силы беречь надо. Не болтай!

— А на что мне эти силы? Кто бы сюда сейчас не вернулся, все равно мне не жить — добьют. Нет — сам помру. Если ты вдруг сжалиться не решишься. Может только на этот разговор и останутся силы. А мне надо выговориться. Понимаешь, надо!

Отказаться теперь уже не смогла — с моих ушей не убудет. Но время, потерянное… Или приобретенное для других целей?

— Как выберешься отсюда, зайди, пожалуйста в храм Оттара, помолись за меня, — и голос звучал так, как будто вот-вот умрет.

— Переигрываешь, — хмыкнула я. — Хорошо, я останусь пока послушать тебя.

— А в храм? — вопрос уже был задан серьезным тоном.

У меня даже дыхание перехватило. Он и впрямь собрался умирать. Я прочистила горло и пообещала:

— Обязательно зайду.

Хотя, посетить его собиралась с другой целью.

— Раз служителей Рауда поблизости нет, тогда ты меня слушай, — к концу фразы голос Никласа звучал все тише, с нездоровой хрипотцой. И это уже точно была не игра.

Он замолчал, как будто собирался с силами или мыслями.

А я начала жалеть, что осталась. Время утекало, а Николас вел себя так, как будто и не хочет, чтобы помощь к нему подоспела. Не мог же он так себя наказывать? Наверно, сомнения отразились на моем лице.

— Не успеешь. Поэтому исполни мое последнее желание… Хотя, предпоследнее — просто выслушай меня.

Я кивнула, поудобнее устроилась сама, накрыла Никласа плащом, который все ж нашла, и принялась слушать.

— Знаешь, почему я не учился в университете, а оказался в Школе Искусств?

— Знаю.

— Откуда? — удивился мужчина. Рассказывать, что была свидетельницей его допроса я не стала. — Впрочем, уже и не важно.

Он прикрыл глаза, но оставался в сознании. Как будто так ему было легче воспоминать.

— Все думали, что я Талэй снасильничать хотел. Графский разбалованный сынок не получил того, чего хотел и решил пойти напролом. Я и сам потом стал в это верить, раз уж и отец отказывался верить в другое. А на самом деле… Я же ее любил. Первая юношеская любовь… Когда объект страсти кажется смыслом жизни, идеалом, воплощением всех добродетелей, а недостатков попросту нет. «Если любишь меня, то принесешь ожерелье матери», — заявила мне она. А я не смог. Как же это — обворовать маменьку? Так ей и сказал. Мое мировоззрение рушилось. «Значит не любишь». Я со своей пылкой влюбленностью и твердой убежденностью, что любовь доказывают иначе, полез к ней с поцелуями. Так отец нас и застал. Талэй не растерялась, обвинила меня в грязных домогательствах. А я… а я как раз-таки растерялся, опешил от ее слов, предательства нашей великой любви, — смешок перешел в кашель и Никласу пришлось остановить рассказ.

Украдкой вытер рот. Он почему-то решил, что я не замечу крови.

— Может не стоит продолжать?

Как будто не услышав меня, он продолжил:

— Отец мне не поверил, а у меня не нашлось слов, чтобы оправдать себя. Вердикт мне вынесли и по-другому обыграть уже не получилось. А вот мама мне поверила безоговорочно. Она еще до этого заметила мое внимание к своей служанке и попыталась было пресечь это — хотела отослать Талэй, но я уговорил ее оставить. Зря.

Я верила Никласу. Может потому, что человек чувствующий приближение своей смерти врать не будет?

— Отец так уверился, что я подонок, что я и сам со временем стал в это верить. А порой и поступать также, ну не совсем так, но вроде того. Дрянное оправдание моим гадким поступкам, да? — невесело улыбнулся мужчина.

Я пожала плечами. Не мне его судить. А высший суд… я все же надеюсь, что до него ему нескоро.

— Мне понравилось поступать так, как только мне нужно, не считаясь ни с чьим мнением, порой идти по головам — так я себе выбил хорошую должность. А до этого — красивая, разгульная жизнь. Маменька меня жалела и присылала хорошее денежное довольствие. Чем я и пользовался. Кутежи, женщины. Так много, что я не успевал запоминать их лица. А они велись на мою смазливую мордашку и неплохой достаток. Все это не мешало мне получать удовольствие и от своей работы — выбранное мною поприще мне нравилось. Толикой таланта я обладал. Потом все же чуть остепенился, получил вожделенную должность. Вот только отношение к женщинам так и не поменял. А может потому, что не встретил ту, единственную, которая бы любила самозабвенно, преданно, не требовала бы доказательств моей любви в виде очередного украшения или новой роли… В той среде, наверно, есть такие женщины, но, вероятно, меня они сторонились. А может меня и любить было не за что?