Чужестранка

– Правда? Еще вина?

Я слабо улыбнулась.

– Да, но чуть позже. Сейчас я желаю, чтобы вы меня исповедовали.

Францисканец был явно потрясен, но профессионально быстро овладел собой.

– Разумеется, chère madame, если вы хотите этого. Однако мне кажется, что гораздо вернее в этом случае послать за отцом Жераром? Он чрезвычайно опытный исповедник, а я… – Он пожал плечами с восхитительной галльской элегантностью. – Конечно, я имею право принимать исповедь, но мне весьма редко приходится это делать – ведь я лишь бедный ученый.

– Я хочу исповедаться именно вам, – уверенно заявила я. – И собираюсь сделать это сейчас.

Он вздохнул и покорно вышел, вернувшись с епитрахилью[56]. Надел ее, расправил пурпурный шелк, так чтобы его складки ровно шли до подола черной рясы, уселся на стул, благословил меня и, откинувшись на спинку стула, выжидательно застыл.

И я рассказала ему все. Вообще все. Кто я такая и как оказалась в этом месте. О Фрэнке и о Джейми. И о молодом английском драгуне с побледневшим конопатым лицом, который умер на снегу.

Во время моей речи лицо Ансельма оставалось бесстрастным, лишь глаза все сильнее округлялись. Когда я закончила исповедь, он поморгал, открыл было рот, чтобы что-то сказать, потом закрыл и растерянно помотал головой, как будто пытаясь прояснить мысли.

– Нет, – терпеливо сказала я и в очередной раз закашлялась, потому что говорила я, как и раньше, примерно как охрипшая жаба. – Ничего подобного вы никогда не слышали и не могли себе даже представить. Теперь вы понимаете, почему я решила поведать вам это именно в ходе исповеди.

Он рассеянно кивнул.

– Да. Да, разумеется, понимаю… Если… но да. Конечно же, вы хотите, чтобы я сохранил это в тайне. К тому же, раз вы поделились со мной в ходе таинства, вы рассчитываете, что я вам поверю. Но…

Он почесал в затылке, потом поднял на меня взгляд, и губы его растянулись в широкой улыбке.

– Но это так замечательно! – тихо воскликнул он. – Так необыкновенно и потрясающе!

– Пожалуй, я бы не стала называть это словом «замечательно», – холодно сообщила я. – Но что необыкновенно – точно.

И потянулась за вином.

– Но это же… чудо, – тихо сказал Ансельм словно самому себе.

– Как пожелаете, – вздохнув, согласилась я. – Мне хочется знать лишь одно: как мне быть и что делать? Виновна ли я в убийстве? А в прелюбодеянии? Сделать с этим ничего нельзя, но мне бы хотелось знать. И раз уж я оказалась здесь, как мне себя вести? Могу ли я… то есть должна ли я использовать свои знания и изменять ход событий? Я даже не понимаю, осуществимо ли это. Но если осуществимо, есть ли у меня такое право?

Ансельм опять откинулся на спинку стула и погрузился в раздумья. Медленно подняв указательные пальцы, свел их вместе и очень долго на них смотрел. Затем покачал головой и одарил меня улыбкой.

– Не знаю, ma bonne amie[57]. С такими делами нечасто приходится сталкиваться на исповеди. Мне следует поразмыслить и помолиться. Да, обязательно помолиться. Этой ночью я подумаю о вас и ваших вопросах во время бдения у Святого Причастия. Вероятно, завтра утром или днем я уже смогу что-то вам посоветовать.

Легко дотронувшись до моего плеча, он приказал мне встать на колени.

– Теперь, дитя мое, даю вам отпущение. Каковы бы ни были грехи ваши, верьте, что они будут прощены вам.

Положив руку мне на голову, он перекрестил меня другой, сказал:

– Те absolvo, in nomine Patris, et Filii…[58] – И выпрямился вместе со мной, подняв меня с пола.

– Благодарю, отец мой, – сказала я.

Исповедуясь отцу Ансельму, я, неверующая, всего лишь мечтала, чтобы он отнесся ко мне всерьез, внимательно, и весьма удивилась, когда ощутила в душе облегчение. Впрочем, вероятно, оно появилось после того, как я поделилась всем, что мучило меня, с другим. Однако монах только махнул рукой.

– Я увижусь с вами завтра, дорогая мадам. А сейчас продолжайте свой отдых, если вы того желаете.

Он ровно сложил епитрахиль и пошел к двери. Остановился у порога, повернулся ко мне и улыбнулся. В его глазах светилась подлинная детская радость.

– Возможно, завтра… – начал он, – возможно, вы сможете поведать мне… как это было?

Я улыбнулась ему в ответ.

– Да, отец мой. Я расскажу вам.

Он ушел, а я почти сразу после этого выползла в коридор: хотела увидеть Джейми. Выглядел он в точном соответствии с поговоркой, что краше в гроб кладут, однако грудная клетка размеренно поднималась и опускалась, а грозная зелень на коже пропала.

– Каждые несколько часов я его будил, чтобы он мог выпить пару ложек супа, – тихо сказал мне брат Роджер.

Он воззрился на меня с откровенным изумлением; да, перед приходом мне, вероятно, надо было хотя бы причесаться.

– Возможно, вы хотите… что вы собираетесь делать?

– Что собираюсь… С вашего позволения, я собираюсь еще немного поспать.

Меня уже не терзала вина, по всему телу растеклась какая-то скорее приятная тяжесть. Не знаю, появилась ли она после исповеди или выпитого вина, но я стремилась лишь к одному: как можно скорее лечь в кровать.