Чужестранка

Склонившись, я коснулась тела Джейми. Он был теплый, но температура явно была нормальная. Я бережно пригладила свалявшиеся рыжие кудри. Угол рта чуть заметно дернулся. Не больше чем на миг, но дернулся, без всякого сомнения. Я это точно знала.

В зимнем пасмурном небе серые облака слились с серым туманом, севшим на холмы, даже выпавший в последние дни снег казался серым – аббатство будто укутало большое и грязное серое покрывало. Угнетающая зимняя тишина охватила и обитателей монастыря. Из часовни неслись глухие песнопения, мощные стены поглощали любые звуки.

Джейми проспал около двух суток; время от времени его будили, чтобы напоить супом и вином. После того как он пришел в себя, он стал выздоравливать совершенно так же, как все молодые люди, внезапно для себя временно потерявшие силы и возможность передвижения – то есть те способности, которые они по незнанию считали неотъемлемыми. То есть примерно сутки он был смиренным как агнец, а затем стал раздраженным, злобным, нервным, вспыльчивым, занудным и капризным существом с отвратительными манерами.

Рубцы на плечах болели. Шрамы на ногах чесались. Постоянно лежать на животе было невыносимо. В комнате было ужасно жарко. От дыма жаровни болели глаза, поэтому он не мог читать. Ему надоел суп, надоели поссет[59] и молоко. Он требовал мяса.

Все эти признаки выздоровления я отлично знала и радовалась им, но мне все же стоило запастись терпением. Я растворила окно, сменила простыни, наложила на спину компресс из мази календулы и растерла ноги Джейми соком алоэ. Потом кликнула прислужника и попросила его принести супа.

– Я больше не буду есть эту отраву! Я хочу настоящей еды! – воскликнул больной и с такой страстью оттолкнул от себя поднос, что суп вылился на салфетку, которой была накрыта миска.

Я сложила руки и оглядела его. Джейми вытаращил глаза от злости… Боже мой, худ как палка, лицо – череп, обтянутый кожей. Он довольно уверенно шел на поправку, но раздраженный желудок требовал продолжения довольно длительного лечения. Джейми не всегда мог удержать в себе даже суп и молоко.

– Настоящую еду, как ты ее называешь, тебе дадут не прежде, чем я это разрешу, – заявила я.

– Мне дадут ее немедленно! Ты что, думаешь, что можешь решать, чем меня кормить?!

– Да, черт возьми, именно так я и думаю! Не надо забывать, что я врач!

Он свесил ноги с кровати, очевидно, собравшись подняться и куда-то идти. Упершись рукой в грудь, я уложила его на постель.

– Твое дело – лежать в постели и хотя бы единственный раз в жизни слушаться и делать то, что сказано, – прорычала я. – Тебе еще рано вставать и рано употреблять грубую пищу. Брат Роджер сказал, что утром у тебя опять была рвота.

– Пусть брат Роджер займется своими делами, да и ты тоже! – сквозь стиснутые зубы прошипел он, вновь пробуя встать.

Протянув руку, он схватился за край стола, с видимым усилием сумел встать и замер, качаясь из стороны в сторону.

– Ложись в кровать! Ты же сейчас упадешь!

Он сильно побледнел и покрылся холодным потом даже от небольшого усилия, требующегося для того, чтобы удержаться на ногах.

– Не лягу! – заявил он. – А если лягу, то когда пожелаю.

Тут уж я разгневалась всерьез.

– Ах вот как! А кто, по-твоему, спас твою ничтожную жизнь? Кто о тебе заботится, а?

Я схватила руку Джейми, пытаясь уложить его в постель, но он вырвался.

– А я тебя об этом не просил, поняла? Я сказал тебе уехать или не сказал? Не понимаю, для чего ты спасала мне жизнь, если намерена уморить меня голодом! Тебе это нравится!

Нет, это было уже слишком.

– Неблагодарный боров!

– Вздорная баба!

Я распрямила плечи и злобно ткнула рукой на постель. Собрав в кулак всю волю, выработанную за время работы медсестрой, я приказала:

– Немедленно ложись в кровать, ты, дурной, строптивый, полоумный, дикий…

– Шотландец, – закончил он за меня.

Шагнул к двери – и наверняка бы рухнул, если бы не схватился за стул. Сел на него и стал покачиваясь смотреть в никуда косым затуманенным взором. Я стиснула кулаки и оглядела его.

– Великолепно! – сказала я. – Прямо дьявольски превосходно! Я прикажу принести тебе хлеба и мяса, и когда тебя вырвет прямо на пол, ты встанешь на четвереньки и уберешь за собой сам! Я не буду этого делать, а если уберет брат Роджер, то я сдеру с него живьем шкуру.

Я вихрем унеслась в коридор и успела захлопнуть за собой дверь до момента, когда внутри комнаты в нее влетел и вдребезги раскололся фаянсовый умывальный таз. Я обернулась и обнаружила, что за мной наблюдает чрезвычайно заинтересованная публика, которую, несомненно, привлек производимый нами шум. Брат Роджер и Мурта стояли плечом к плечу и глядели на мое пламеневшее лицо и вздымающуюся грудь. Роджер выглядел очевидно огорченным, а Мурта тихонько посмеивался, прислушиваясь к отборной гэльской брани, доносившейся из-за двери.

– Он чувствует себя лучше, – довольно заметил он.

Я прислонилась к стене и ощутила, что мое лицо тоже расплывается в улыбке.

– Пожалуй, да, – согласилась я.